В Петербурге Театр имени Комиссаржевской показал премьеру "Дон Жуана". Спектакль по мольеровской пьесе поставил болгарский режиссер Александр Морфов. Комментирует ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Мольеровский текст, как и следовало ожидать, был подвергнут режиссерской ревизии. К примеру, в спектакле помимо брошенной Донны Эльвиры появилась и Донна Анна, у Мольера отсутствующая. Соблазнение донны Анны — это пролог. На сцене дон и донна в масках, он соблазняет, она поддается. Но выбегает старый муж в ночном колпаке. Горячий и безудержный Дон Жуан (Александр Баргман) стреляет первым. Командор убит. И морфовский герой кажется авантюрным, но вовсе не романтическим персонажем. С татуировкой DJ на плече, в парике, напоминающем кок Элвиса Пресли. Витальнейшее создание, таким его все и любят.
Сганарелю (Владимир Богданов) стоит немалых усилий поднять хозяина утром. Из ящика, похожего на гроб, выползает рука, в нее следует вставить сигарету, повалит дым, потом появятся ноги Дон Жуана, потом и он сам выползет, но разлепить глаза не в силах. Пара горячих полотенец, бокал вина. И обаятельный ребенок-бабник готов к следующему дню. Он никакой не дьявол обольщения, Дон Жуан просто любит женщин, а они к нему и сами липнут. В его природном очаровании и талантах увериться несложно, тем более что преподносятся они с капустной беззаботностью и изобретательностью. От погони Дон Жуан и Сганарель спасаются на велосипеде и самокате, лошадь — для хозяина и ослик — для слуги. В лесу они встречают Красную Шапочку и человека в лохмотьях, который уже много лет сидит на столбе и собирает милостыню. Выпрашивая грошик, он отказывается (и за большие деньги, и под страхом смерти) чуть-чуть, самую малость, побогохульничать. Дон Жуан этого не может понять.
А тут как раз поблизости оказывается гробница Командора. Художник Александр Орлов сделал для спектакля трансформирующиеся деревянные конструкции, которые легко превращают сцену в лес, в комнату, в берег моря или вот в склеп. Актеры, задрапированные в белые ткани, составили многофигурную композицию, скорбящие женщины с кувшинами слез и печальными голубками на ладонях. Сложное надгробие, к тому же с механизмом, чуть заржавленным. Но голубки клюют руки, если их задеть, а из кувшинов льется вода. Большая замысловатая игрушка. Так что, когда статуя Командора кивает головой в ответ на приглашение Сганареля, а на зов Дон Жуана со скрипом садится, никакими ужасами из склепа это не кажется.
Куда больше Дон Жуана смутила встреча со столпником. Александр Морфов дает ему шанс понять, что жизнь — это вообще-то серьезно. Вот он сник, впал в тоску и сменил красный камзол на черный сюртук. Он перестает быть беспечным, он должен сделать свой выбор. Великовозрастный баловень должен превратиться в зрелого человека. Дон Жуан осознает свою жизнь как греховную, тоскует, делает попытку исправиться, но не может покаяться. Только теперь он становится на путь сознательного и расчетливого зла.
Его очарование пропадает. Он остается один, даже верный Сганарель уходит. Раньше Дон Жуан любил жизнь, теперь вступил с ней в жесткую игру. А с тем, кто играет с жизнью, не прочь поиграть смерть. В его дверь стучится ее балаганный караван, на веревках спускают ангела, врываются люди в балахонах, с косами и на ходулях. И неважно, что это просто злой розыгрыш. Ряженые лишь предваряют появление Командора, с которым они оставляют Дон Жуана наедине, как с требующей расплаты совестью.
Не особенно задумываясь над банальностями типа "береги честь смолоду", в мольеровской истории болгарский режиссер сумел показать, как человеческое счастье, веселый дар обольщения, превращает Дон Жуана в собственного раба. Герой мог бы спастись, отказавшись от своего дара, но, не сумев, приносит ему все более кровавые жертвы. Едва ли режиссер считает, что он заслуживает осуждения, мораль лишь в том, что жизненные долги лучше платить вовремя, пока не набежали проценты.
Александра Морфова в Комиссаржевке и самого могли считать Дон Жуаном. В 1998-м он ставил здесь "Бурю", за время репетиций успел влюбить в себя труппу, обещал ставить еще и уехал, оставив лучшие воспоминания и спектакль, который все эти годы считался лучшим в Комиссаржевке. В театре терзались муками ревности, пока режиссер Морфов ставил в Москве для Александра Калягина "Дон Кихота" и "Короля Убю", и мечтали об "Одиссее" или "Илиаде", с которыми вернется в театр режиссер. Он вернулся без Гомера, зато с "Дон Жуаном". Совесть его осталась чиста, он не обманул ожиданий некогда соблазненной им Комиссаржевки.