Сторонники Алексея Навального утверждают, что его отравили опасным ядом. Омские врачи это отрицают — главный врач омской больницы Александр Бураков заявил, что никаких опасных веществ в организме политика пока не обнаружили. Но тесты продолжаются и будут идти еще около двух суток, сообщил Бураков журналистам. Политика госпитализировали в одну из омских больниц в четверг утром. Он почувствовал себя плохо на борту самолета из Томска в Москву. О состоянии Алексея Навального в эфире “Ъ FM” рассказал врач-терапевт, кандидат медицинских наук Ярослав Ашихмин, он наблюдает здоровье Навального с 2013 года.
Фото: twitter.com/Kira_Yarmysh
Фото: twitter.com/Kira_Yarmysh
— Действительно ли нельзя отпускать больного под ответственность родных, если врачи против этого?
— Врачи не тюремщики, когда главный врач становится тюремщиком, начинается беда, поэтому здесь вопрос юридический. Во всем мире пациентов тяжелых отпускают, — когда у тебя недостаточно компетенции для ведения такого рода пациентов, их переводят во всем мире.
— Но если с Навальным что-то случится в полете, кто будет нести ответственность за это?
— Безусловно, ответственность будут нести люди, которые его транспортируют, — они становятся лечащими врачами. Только, вероятность того, что что-то случится в самолете, который прилетел из Германии, кардинально меньше, чем что это случится в омской больнице.
— Информация о том, что Навальный отравлен сильнейшим ядом, поступила от некоего анонимного источника. Как вы думаете, насколько к такой информации стоит относиться с доверием или наоборот с недоверием?
— Когда с абсолютно здоровым человеком что-то случается на ровном месте, при этом на МРТ нет никаких признаков разрыва аневризмы, какого-то кровотечения, какие еще версии-то могут быть? Логично, там же нет поражения никакого органов, которое было бы связано с какой-то существующей болезнью.
— Есть ли у вас информация, в какую клинику могут отправить Алексея, кто дал согласие на его лечение, и как готовилась эта транспортировка?
— Ключевую роль в данном случае, конечно, играет супруга. Я бы, наверное, еще детей призвал также помогать. И команда. Я так понимаю, что это немецкая клиника, общались с «Шарите». Но эту информацию лучше, конечно, уточнять.
— А почему так долго тесты проходят?
— Если простым языком говорить, то есть тесты трех уровней: стандартные, которые делаются экспресс; есть тесты второго уровня — это так называемая высоко эффективная жидкостная хроматография и масс-спектроскопия, масс-спектрометрия, они делаются дольше, потому что нужно специальное оборудование, и точные специалисты; но в большинстве случаев речь идет о совершенно особых категориях веществ, которые делаются даже не два-три дня, которые делаются в единичных лабораториях мира, тесты на обнаружение этих веществ могут длиться очень долго. То есть речь идет о том, что вероятность того, что тесты первого и второго уровня что-то найдут, крайне мала. Это было бы удивительно.
— А озвученные ранее версии про галлюциногены и какие-то наркотические препараты вызывают у вас доверие?
— Есть же дизайнерские молекулы, которые делаются кем-то специально, которые стандартными методами не находятся. Для того чтобы это найти, ты должен быть Шерлоком Холмсом, как Родченков, который допинг искал.
Обычные токсикологи, конечно, не справятся с тем, чтобы найти такого рода молекулы — это крайне сложная задачка сегодня.
Если это, конечно, отравление, потому что я не знаю, я не видел пациента.
— Иван Жданов очень взволнованно говорил про сильный радиоактивный яд, на ум сразу приходят и «Новичок», и полоний. Но разве можно скрыть следы отравления такими ядами?
— Очень странно, что вопрос о радиации всплывает, потому что, если человек радиоактивен, в больнице бы, мне кажется, уже были бы другие меры.
Там же нет войск РХБЗ, и персонал же сейчас не в свинцовых там костюмах ходит, поэтому это удивительно, что говорят про радиоактивность, это легко проверяется.
То есть в принципе там супруга может с собой пронести просто, использовать устройство, счетчик Гейгера и посмотреть.
— Ярослав, врачи говорят, что в состоянии Алексея Навального некоторая стабилизация, но он же по-прежнему в коме. Как долго можно находиться в коме без серьезного вреда организму?
— Мы же помним ситуацию с Ариэлем Шароном, который несколько лет был в коме, и мы помним ситуацию с Шумахером — опять же, это годы. Вопрос в степени компетенции команды, для того, чтобы держать человека в таком состоянии, она должна быть исключительно высокой.
— Но это состояние без возможности вернуться к нормальной человеческой жизни?
— Мы же не знаем в данном случае, какая сейчас ситуация на МРТ. Там же разные данные: на одном МРТ написано, что все нормально, а потом нам говорят, что есть отек мозга. У меня, например, четких данных нет. От людей, с которыми я вчера разговаривал, тоже все это скрывается. Одно дело, когда есть отек мозга, и это тяжелая ситуация. Другое дело, когда нет отека мозга, — всегда по-разному. Иногда возможно достаточно качественное восстановление, иногда — нет.
Если есть отек мозга, то нужна нормальная реаниматологическая команда рядом. Потому что далеко не всякая реаниматологическая команда может справиться с рисками, из-за которых может наступить смерть. Почему и хочется, чтобы человек наблюдался в клинике самого высокого уровня.
— А если сейчас согласятся перевезти Алексея Навального в Москву, где есть вся необходимая аппаратура, и не разрешат ему лететь в Германию, — это будет нормальное медицинское решение или тоже политическое?
— Коллеги, конечно, рассердятся, но есть такой синдром Даннинга-Крюгера, когда люди с низкой квалификацией оценивают ее очень высоко, и эта низкая квалификация мешает им получать знания. Вот наша медицина больна синдромом Даннинга-Крюгера, у нас все считают, что они великие врачи, а на самом деле уровень нашей медицины сегодня кардинально отстает от западной. Это мое личное мнение. Поэтому если вставать на позицию организации здравоохранения, можно много говорить о том, что давайте сами на своем огороде. Но если встать на позицию врача, который защищает интересы своего конкретного пациента, извините, пожалуйста, но я не считаю, что у нас есть компетенции европейского уровня для лечения настолько тяжелых пациентов.