В издательстве «Русский Гулливер» вышла книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» — квазимемуары русско-американского физика и литератора, удостоившегося, что само по себе уникально, похвал Иосифа Бродского, о его встречах с поэтами, любовницами и инфернальными существами. Михаил Трофименков, решив не отделять автора от лирического героя, реального Месяца от книжного «Дымы», признал «Дядю Джо» произведением в уникальном жанре.
Фото: «Русский Гулливер»
Фото: «Русский Гулливер»
Лучшее в книге — ее название. «Дядя Джо», как англосаксы называли Сталина,— разве это не парадоксально уместное прозвище для «сексиста, имперца и гомофоба» Бродского. Позволив Месяцу так обращаться к себе, мэтр превращается во вздорного, но заботливого дядюшку автора.
Речевые характеристики — страшная штука. Беседуя с Дымой, Бродский то «впал в напряженное молчание», то восхитился желанием приударить за Джулией Робертс, то «засомневался», «встрепенулся», «обрадовался», «нашелся», «интересничал». Дыма же изредка соглашается, восклицает, заливисто смеется, говорит с издевкой, чеканит: «Неважно, кто ты есть. Важно, кем ты себе кажешься». А Бродскому и крыть нечем.
Если «дядя Джо» заартачится, можно почесать ему за ухом, похвалив «Рождественский романс»: «Очень хорошие стихи». И тот растает: «Правда?» Кто, как не Дыма, спасет его от инфернального Бени Крюгера, пожирателя чужих стихов, с помощью засекреченной аппаратуры высасывающего из ноосферы стихи, в том числе еще не написанные. Идея мистического радио, транслирующего стихи из бездны, заимствована из «Орфея» Кокто, но натиск Месяца на читательское сознание столь силен, что об этом сразу не вспомнить.
В каком-то смысле это прекрасно. Лидия Гинзбург вспоминала, как на обсуждении в Пушкинском доме издания маргиналий Пушкина некий партийный босс не выдержал: «О чем шум, я, когда по телефону говорю, тоже в блокноте чирикаю». Гинзбург выводила мораль: на фоне «всеобщего слюнотечения» по поводу Пушкина это прозвучало чрезвычайно здраво. Как противоядие от «всеобщего слюнотечения» по поводу Бродского книга Месяца годится.
Хотя что там Бродский. Отозвавшись на письмо автора с пожеланием-приказанием восстановить великую державу, ему звонит президент Ельцин: «Его слова падали, словно младенцы в колодец». Едва приехавшего в США Дыму берет под крыло внучка Эйзенхауэра, и он зарабатывает кучу бабла на торговле достижениями советской «сильноточной электроники». Стоит Месяцу зайти на лекцию Евтушенко, тот аплодирует гостю. Тончайшему менестрелю Алексею Хвостенко он советует: «Думать надо меньше, а соображать больше». Александра Гениса, намылившегося в Метрополитен посмотреть на любимого Брейгеля, озадачивает вопросом, уверен ли тот, что Брейгель желает смотреть на Гениса. Сочинив от нечего делать «нечто в фольклорном стиле», поражает в сердце солистку ансамбля Дмитрия Покровского: она «сказала, что им приходилось собирать все это по городам и весям, а я просто беру и пою».
Так же непринужденно перенося камни и землю из одного священного места в другое — Парфенон, Синай, Луксор,— Месяц с любопытством наблюдает за последствиями мистических манипуляций. В армию США начинают призывать геев, Арафат мирится с Израилем, создается Европейский союз, на Фолклендах находят нефть.
У него даже таксисты не берут чаевых, а женщины сразу раздеваются: в голове читателя невольно, но навязчиво дребезжит старинная песенка «Менял я женщин, женщин, женщин, как перчатки. Носил всегда я только, только шапокляк». И столь же неумолимо проступает образ Ивана Александровича Хлестакова. Стилистика, знаете ли, схожая.
«Питался <я> просто и изящно». «Сыном божьим и его жизнью я интересовался редко. Чувствовал его дыхание где-то рядом, но не оборачивался». «Удивляюсь, почему мне так легко дается то, что остальные добывают с великим трудом. Это касается общения, работы, женщин. Я делаю все быстро и хорошо». «Мне не было необходимости тратить силы на продвижение в обществе».
В общем, книга написана в уникальном для русской литературы жанре «жизнь удалась»: это скорее комикс, чем роман. Судя по всему, у автора она действительно удалась. Ничего зазорного в этом нет, кроме того, что удачливость героя исключает всякое внутреннее движение текста, характеров и прочей академической мути. Хочется взмолиться: ну, пожалуйста, пусть герою хоть что-нибудь придется преодолевать, кроме размолвок с подружками. Но нет, даже с жутким Беней он разделается на раз-два-три. И не это ли свойство автора имел в виду Бродский, когда писал, что его стихи «вызывают во мне зависть не столько даже к тому, как они написаны (хотя и к этому тоже), сколько к внутренней жизни, за ними происходящей и их к жизни внешней вызывающей». Дяде Джо такая сказочная везуха до поры до времени и не снилась.
Вадим Месяц. Дядя Джо. Роман с Бродским.— М.: «Русский Гулливер», 2020.