Текущий год у Ирана не задался: убийство одного из архитекторов внешней политики страны Касема Сулеймани, военная конфронтация с США, трагическая ошибка со сбитым украинским самолетом, высокая смертность от COVID-19, усугубление экономического положения и череда недавних взрывов на значимых энергообъектах страны. Под повторную мощную волну коронавируса Иран тоже попал одним из первых.
Эксперт клуба «Валдай» Максим Сучков
Фото: РИА Новости
Эксперт клуба «Валдай» Максим Сучков
Фото: РИА Новости
Неурядицы Ирана — это очередной шанс для его недругов попытаться затормозить геополитическую активность Тегерана в регионе.
Последние пять лет Москва находится в тактическом союзе с Тегераном в сирийском конфликте и по ряду причин стремится оптимизировать свою ближневосточную активность. Сейчас для обоих государств важно провести ревизию международных вызовов, потенциально угрожающих интересам обоих государств, и найти modus vivendi, который смог бы поддерживать стабильность в двусторонних отношениях, несмотря на не всегда одинаковые интересы.
Поврежденные экономики и рост безработицы, особенно среди молодежи, давят на правительства прессом дополнительных социальных обязательств, нагнетанием протестной активности и необходимостью пересмотра приоритетов бюджетных трат. В этих условиях для одних COVID-19 стал дополнительным осложняющим элементом в и не без того непростой военной ситуации (Сирия, Йемен, Ливия). Для других — новым триггером недовольства и протестов (Ливан). Для третьих — «мультипликатором» санкционных издержек (Иран, Сирия) и снижения цены на нефть (Саудовская Аравия, Россия, Иран и другие). Это часть новой реальности, которую теперь нельзя игнорировать при принятии внешнеполитических решений.
На сирийском направлении российско-иранских отношений основные проблемы сконцентрированы там же, где и последние несколько лет,— парламентские выборы, транзит власти (или его отсутствие), работа конституционного комитета, иностранное (читай, американское и турецкое) военное присутствие, реформы. За пределами экспертных кругов о расхождениях между Москвой и Тегераном в этих и других вопросах говорят нечасто. Но для политиков важнее, чтобы эти расхождения не растеклись на соседние регионы и проблемные сферы и тем более не разрушили дух сотрудничества, над созданием которого обе страны трудились последние годы.
Реформа сирийского аппарата безопасности — одна из самых непростых тем для России и Ирана, но она же одна из ключевых.
Если обе страны хотят гарантировать внутреннюю устойчивость сирийского государства, Москве и Тегерану придется найти общие точки и по этой проблеме. Аналогичным образом обе страны могут столкнуться с необходимостью выработать некий общий подход к теме вероятного «взаимодействия с правительством (сирийского лидера.— “Ъ”) Башара Асада» со стороны США. Пока американцы только «обкатывают» саму возможность такого сценария, проговаривают на экспертном уровне возможные реакции русских и иранцев, оценивают потенциальные ответные шаги со стороны Дамаска на такой «новый курс» США. Хотя сейчас сама идея кажется слишком смелой, нельзя полностью исключать, что в Дамаске не будут готовы ее рассмотреть. Если в этом вопросе Россия и Иран пойдут разными курсами, зазор между их позициями по поствоенному урегулированию в Сирии станет шире.
Тремя ключевыми внешними факторами, которые в ближайшие годы смогут определить позиции Ирана на Ближнем Востоке и плотность собственно российско-иранских отношений будут:
- исход президентских выборов в США;
- последствия американских санкций;
- развитие ситуации в ключевых для иранских интересов сопредельных странах.
Избрание президентом США на второй срок Дональда Трампа с большой вероятностью будет означать еще четыре года политики «максимального давления» с целью принудить Тегеран пойти на более выгодные для Вашингтона условия новой сделки. Трамп ожидает от Ирана не только отказа от ядерных амбиций, но и от претензий на неприемлемое для Америки и ее союзников региональное доминирование Тегерана. Более активное противодействие иранским интересам в Ираке и Ливане, а также диверсии последних недель на территории самого Ирана — контуры отношений Америки Трампа с Ираном на ближайшие годы.
В случае победы кандидата от демократов Джо Байдена эти отношения может ждать иная траектория. Во-первых, демократы заинтересованы в возвращении к Совместному всеобъемлющему плану действий — не ясно, правда, захочет ли Вашингтон вернуться в текущую сделку, в ее некий обновленный вариант или предложит Тегерану обсудить новую версию. Во-вторых, уже сейчас команда бывшего вице-президента прорабатывает сценарии разработки «регионального диалога», ключевыми участниками которого могли бы стать Саудовская Аравия и Иран. Американцы исходят из того, что нефтяной кризис и COVID-19 довольно больно ударили по обоим участникам регионального противостояния и могут подтолкнуть их к предметному общению по деэскалации конфронтации. К тому же для саудитов подобный диалог, по мнению американцев, может быть интересен как возможность сдерживания «провокационного напора» Тегерана, а для иранцев — как предусловие к поэтапному снятию санкций. Оба сценария американской политики в отношении Ирана — при Трампе и Байдене — имеют для Москвы свои преимущества и недостатки. Вне зависимости от исхода внутриамериканского противостояния в ноябре морально нужно быть готовым к обоим сценариям.
Готовым нужно быть и к новым санкциям: кольцо всевозможных ограничений вокруг Ирана и России сжимается. Обе страны накопили определенный опыт по обходу некоторых санкций — у Ирана практического опыта в этой сфере как будто больше, но у России больше ресурсов и международных возможностей. Имеет смысл поощрять обмен практиками по противодействию санкциям — там, где это возможно и если соответствует общим интересам, ведь Сирией в этом вопросе все дело не ограничивается. Кроме того, для выживания в условиях санкций российско-иранского сотрудничества по противодействию им будет, скорее всего, достаточно. Однако для развития потребуются ресурсы иного порядка. В этом смысле усиление трехстороннего сотрудничества с Китаем могло бы стать не идеальным, но оптимальным по текущей конъюнктуре решением.
Наконец, темп иранской политики в регионе во многом определит развитие ситуации в Ливане, Ираке, Афганистане и Сирии (отчасти так же и в Йемене). Новое правительство в Ираке уже демонстрирует готовность кооперироваться с США и постепенно ограничивает деятельность проиранских сил на своей территории, хоть и делает это по возможности осторожно, стараясь балансировать между интересами США, Ирана и Саудовской Аравии в своей стране. Будущее Ливана, по всей вероятности, на ближайшую перспективу будет в большей мере определяться результатами протестной активности и состоянием экономики, чем «чистой геополитикой». Но и здесь картина для иранцев по крайней мере на текущий момент складывается непростая. В Сирии помимо упомянутых сюжетов важным может стать композиция противостояния иранских сил с Израилем. Наконец, вакуум безопасности, остатки американского присутствия и отношения «Талибана» (запрещенная в РФ организация.— “Ъ”) с правительством будут держать иранское руководство в напряжении относительно безопасности их границы с Афганистаном. По всем четырем трекам у России и Ирана могут быть разные видения проблем и подходы к их решению. Однако обе страны разделяют фундаментальный интерес к сохранению стабильности и целостности этих государств.
Исторические сюжеты в отношениях Москвы и Тегерана — по-прежнему важная психологическая составляющая при принятии решений в российско-иранских отношениях.
За последние годы обе страны проделали большой путь по преодолению многих разногласий или по крайней мере их переводу в конструктивное обсуждение на дипломатическом и высшем уровнях. Важно правильно распорядиться накопленным к настоящему времени багажом сотрудничества. И Россия, и Иран — стратегические одиночки: каждая страна привыкла полагаться на собственные силы в реализации своей внешней политики. Но прогнозы развития международной ситуации на среднесрочную перспективу говорят о том, что сохранение партнерского настроя может дать обоим государствам больше, чем если бы они, так и не сумев отойти от инерции исторической подозрительности, опасались открываться новым граням сотрудничества.