Защита бывшего журналиста “Ъ” Ивана Сафронова считает, что следствие и от нее, и от него скрывает улики. Адвокатам до сих пор не дали возможности ознакомиться с материалами дела, а ФСБ не объяснила, на основании чего подозревает Сафронова в госизмене, рассказал “Ъ FM” его адвокат Иван Павлов. По его словам, таким образом следствие, скорее всего, пытается скрыть, что дело против Сафронова связано с его журналистской деятельностью. Сейчас Иван Сафронов находится в СИЗО «Лефортово». Его арестовали на два месяца, адвокаты обжаловали это решение. В каких условиях находится советник главы «Роскомоса»? Об этом в эфире “Ъ FM” рассказала член Общественной наблюдательной комиссии Москвы Ева Меркачева. Она посетила Сафронова в СИЗО накануне вечером.
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
— Удалось поговорить с Сафроновым? Что он вам рассказал? Как выглядит, как настроение, в каком он состоянии?
— Да, поговорить с ним удалось, слава богу, его вывели из камеры. Для нас было важно его увидеть, хотя бы понять, все ли с ним в порядке, не избит ли он, как себя чувствует. На самом деле, важно было объяснить ему те права, на которые он может рассчитывать. Он был в маске, поэтому за его мимикой наблюдать не удалось, но по глазам я прямо видела, что он очень испуган и, конечно, растерян. Мы максимально старались его как-то успокоить.
По его словам, давление на него сейчас никакое не оказывает никто. Говорит, что в принципе все корректно.
Он провел одну ночь в «Лефортово», сказал, что практически не спал, потому что у него очень болела спина. Там специальная конструкция кровати — она, конечно, не позволяет расслабиться. Но мы попросили, чтобы ему выдали хороший матрас. Еще одна достаточно серьезная проблема: в «Лефортово» была вспышка коронавируса, и нескольких заключенных оттуда вывозили. Так вот, у Сафронова в прошлом перенесена пневмония, поэтому он в зоне риска. Врачи об этом уже знают, мы им передали, и, собственно, он сам сказал медикам, так что очень надеемся, что сейчас там поддержат как-то его иммунитет, чтобы он не заразился в случае чего. В принципе меры защиты все предусмотрены, они там дезинфицируют все, бесконечно ходят, опрыскивают и так далее. А сидит в камере он один, у него есть там телевизор, который не работает, потому что антенны нет, есть холодильник. Я связывалась с его родными, они сказали, что отослали посылку. Обычно посылку забирают там по утрам в одном из почтовых отделений. Собственно, все, что он хотел, они туда положили: баранки, конфеты, чай, печенье и так далее.
Самое, наверное, печальное, что он испытывает информационный голод, потому что он вообще не представляет, что происходит, что про него говорят, как отзываются о его деле коллеги, заступается за него кто-то или нет.
Адвокаты сейчас пока попасть к нему не могут, газет, журналов там нет, и телевизор не работает. Я сейчас даже обращаюсь к вам: если это возможно, подпишите его на ваше издание, «Коммерсантъ», я со своей стороны подпишу его на другие издания, для того чтобы он каждый день получал газеты и мог быть в курсе. Я, конечно, надеюсь, что апелляция отменит меру пресечения, но, тем не менее, если этого не произойдет, даже в этом случае газеты не пропадут — они всегда нужны заключенным.
— Я так понимаю, что регламент вашего общения с подследственными не подразумевает передачу некой информации, связанной непосредственно с происходящим вокруг?
— Конечно.
— То есть вы не можете ему даже сказать, что коллеги создали в его поддержку уже группы и в Facebook, и в Telegram, и что максимально стараются освещать происходящее вокруг?
— На самом деле мы не можем спрашивать по материалам уголовного дела. Все остальное я сказала, что журналистское сообщество о нем волнуется. Я, собственно, даже представилась, что я член ОНК, и выдвинул меня туда Совет журналистов. Тем самым я дала понять, что человек тоже, скажем так, в профессии неслучайный. Я ему говорила, что его поддерживают, чтобы он не падал духом, сказала, чтобы письма писал. И призываю всех — пусть посылают ему телеграммы, письма — это возможно. Причем телеграммы доходят быстро достаточно. Можно буквально два слова написать в поддержку, ему будет приятно. Знаете, когда в камеру приносят стопку писем или телеграмм, заключенный совсем по-другому себя чувствует. Совсем иная вообще энергетика в той же камере потом образуется, потому что он перечитывает это бесконечно. Он понимает, что его поддерживают. Давайте сделаем так.
— Вы упомянули, что сейчас в СИЗО «Лефортово» карантин, и Иван должен будет, если не изменят меру пресечения, две недели провести в карантине. А дальше он будет перемещен в другую камеру, у него появятся соседи?
— Он будет потом перемещен в другую камеру, спустя 14 дней — это новое правило, раньше было 10 дней. За это время ему проведут ряд анализов, и тест на коронавирус тоже сделают. А потом его, конечно, переместят в камеру, где будет сокамерник. Собственно, ничего, кроме этого, не поменяется, потому что это может быть даже та самая камера, которая сейчас считается карантинной, потом она будет его основной. Я так поняла, что он даже согласился бы один сидеть, одиночное содержание его не пугает, главное, чтобы был телевизор. Книжку он уже взял, читает, кстати, под названием «Атлант расправляет плечи».
Иван Павлов, адвокат советника главы «Роскосмоса» Ивана Сафронова
К сожалению, доступ к материалам мы до сих пор не получили. Накануне мы подали апелляционную жалобу на постановление Лефортовского суда об избрании меры пресечения и надеемся, что она будет в ближайшее время рассмотрена. Рассматривать ее будет Московский городской суд, который еще раз вернется к вопросу об обоснованности нахождения под стражей, столь суровой меры пресечения, тем что более наш подзащитный содержится не в обычном изоляторе, а в самом жестком по содержанию изоляторе — это «Лефортово».
В Уголовно-процессуальном кодексе и в Конституции четко написано, что обвиняемый — это его фундаментальное право — имеет право знать, в чем его обвиняют. Почему ему до сих пор четко не объяснили, в связи с чем его уголовное дело расследуется и какие к нему конкретно претензии? Почему мы должны гадать, с чем это связано? Это же дикость. Я, например, в первый раз за свою практику, а я уже 25 лет адвокат и участвую в подобного рода делах, вижу, чтобы от обвиняемого и от защиты скрывали улики, которые являются подтверждением обоснованности подозрений. Обычно эти улики в первую очередь предъявляются суду для того, чтобы тот избрал меру пресечения, увидев, что действительно что-то есть у следствия. И первый раз я участвую в деле, в котором следствие почему-то эти улики не предъявляет. У меня есть соображения, почему оно это делает: потому что при предъявлении этих улик всем просто станет очевидно, что речь идет о журналистской деятельности, и что Ивана обвиняют именно за его профессиональную журналистскую деятельность.
— Когда представители ОНК смогут в следующий раз посетить Ивана?
— Нам, ссылаясь на тот же самый карантин, сказали, что мы можем не раньше чем через 14 дней, но все-таки сделали накануне исключение. Мы писали, конечно, запросы, СПЧ очень в этом смысле помогало, за подписью нашего председателя, а я являюсь еще членом СПЧ, ушло письмо во ФСИН. Самое главное — нам надо было убедиться, что он жив-здоров, что он не в панике, что не голодный. По его словам, его на всех этапах кормили, и — повторюсь — общались с ним корректно.