Купечество, которого не было

Юбилейная ретроспектива Бориса Кустодиева в Русском музее

выставка живопись


В Государственном Русском музее открыта парадная юбилейная выставка произведений Бориса Кустодиева. 125 лет со дня его рождения отмечают всем миром: 350 работ набраны из фондов Русского музея, Третьяковской галереи, художественных и краеведческих музеев Минска, Краснодара, Вологды, Иванова, Всероссийского музея Пушкина, Литературного музея Пушкинского дома, музеев БДТ и Александринки, Российской национальной библиотеки и частных коллекций. Одна картина привезена даже из Галереи автопортретов из флорентийской галереи Уффици. Рассказывает КИРА Ъ-ДОЛИНИНА.
       Что должно быть на выставке Кустодиева? Краснощекие купчихи за чаем, мощнобедрые русские Венеры, ярмарки--гулянья--Масленицы, лихой большевик с красным знаменем и, конечно, портрет Шаляпина в распахнутой шубе. Все это на выставке есть. Но приходить туда за хрестоматийным Кустодиевым почти бессмысленно. Потому что настоящий Кустодиев гораздо интереснее того, к которому мы привыкли.
       Во-первых, он далеко не всегда оригинален и опознаваем. Море портретов, начинающих выставку, показывают в нем верного ученика репинско-крамсковской школы передвижнического психологического портрета. Друзья, коллеги, члены Государственного совета, дети, жена, жены друзей и коллег — их портреты крепко сделаны, но малоиндивидуальны. Это тот высокий уровень, которого достигло русское искусство к концу XIX века и отталкиванием от которого получались Репин или Серов. Кустодиев как портретист никуда не оттолкнулся. В этом смысле самым интересным объектом для анализа оказываются явные неудачи. Как правило, они связаны с большим форматом; монументальный жанр явно не был коньком художника. Висящие почти напротив друг друга эскиз для росписи Казанского вокзала с фигурой Петра I и портрет актера Ершова в роли Зигфрида поражают одним и тем же звериным оскалом в изображении некоей запредельной эмоции, явно чуждой спокойной миросозерцательной позиции живописца.
       Та же вялость в парадных портретах: там, где Репин был гением, Кустодиев оставался подмастерьем. Кустодиевская часть "Заседания Государственного совета" — лишь тень великого Репина, выбравшего себе в помощники не "иного", а способного быть подобием мастера ученика. Так, некоторые его портреты — почти Серов, а другие легко могут быть приписаны столь же верным ученикам этой же школы Сомову и Баксту. Мир реальных людей, похоже, мало трогал Кустодиева, и главный его портрет, портрет Федора Шаляпина, тому доказательство. Великому басу позволено было войти в собственно кустодиевский мир, малопригодный для других, "несочиненных" людей. Вторым допущенным туда человеком был сам Кустодиев — на своем автопортрете из Уффици.
       Отсюда второе открытие: Кустодиев аутичен. Он сочинитель, талант которого возбуждается исключительно от погружения в созданный воображением текст. Весь этот купеческий мир застолий, трактиров, палисадников, ярмарок хоть и имеет прописку на волжских берегах, где подглядел его Кустодиев в своем астраханском детстве, но существует только в его сознании. Недаром огромное количество "купеческих" работ было написано в последнее десятилетие жизни художника, начиная с 1917 года, когда он, парализованный, сидел у окна своей квартиры на Введенской улице в Петрограде-Ленинграде, а на Волге всех купцов уже благополучно повывели. Недаром он и революции свои пишет как народные гулянья, и большевик его, как Дед Мороз или масленичное чучело какое-то, идет по ярким улицам придуманного городка, и падение царизма 21 февраля 1917 года больше походит на пасхальный крестный ход у столь сочно написанной Введенской церкви, чем на политическое событие. Реальность истории и политики вторгается в творчество Кустодиева (полно и графики политической, и карикатур всяких), но никоим образом не влияет ни на стиль, ни на счастливый солнцем и снегом мир его работ.
       Третий вывод, к которому может привести выставка, это то, что Борис Кустодиев — едва ли не самый последовательный мирискусник. С одной стороны, он, хоть и был постоянным экспонентом выставок "Мира искусства" с 1906 года, сильно отличался от отцов-основателей — примерных западников и пассеистов. Кустодиев пытку Европой и полгода не выдержал — сбежал с честно заработанного академического пенсионерства во Франции и Испании на родину. Да и прошлое интересовало его мало, не далее воспоминаний детства. Однако ни один из мирискусников не выполнил столь беззаветно негласный наказ своего братства — писать тот мир, который любишь, в котором находишь красоту и прелесть. Король Солнца Александра Бенуа — расфуфыренный актеришка по сравнению со столь же выдуманными купчихами Кустодиева. Это хорошо понимал про себя сам художник: "Меня называют реалистом. Какая глупость! Все мои картины — сплошная иллюзия..."
       Он умер в 1927-м. Слишком рано по человеческим меркам — в 49 лет. Очень вовремя по меркам историческим: при соцреализме мимикрировать под реалиста ему бы не удалось, а из такого оптимистического таланта очень соблазнительно было бы попробовать сделать что-то типа красного графа Алексея Толстого, но сочинения на заданную тему вряд ли получились бы у вольного художника Бориса Кустодиева.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...