«Реальной альтернативы Байконуру до сих пор нет»

Недавно день рождения отметил Байконур — 65 лет. Праздник, правда, получился какой-то печальный: проблемы в отечественной космической отрасли не могли не сказаться и на некогда главном космодроме страны. Сегодня уже в открытую говорят о том, что в 2050 году Россия останется без Байконура, его заменят Плесецк и «Восточный». Насколько такой исход предопределен и что значит для отечественного космоса потеря Байконура, «Огонек» спросил у бывшего первого заместителя генконструктора и первого вице-президента РКК «Энергия» им. С.П. Королева Аркадия Мартыновского, для которого Байконур — это часть жизни.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Беседовала Светлана Сухова

— Аркадий Леонидович, Россия потихоньку дистанцируется от Байконура: запуски идут, но их все меньше, как и денег. Ставка явно сделана на развитие отечественных космодромов. Каковы шансы, что Байконур продержат до 2050 года?

— Думаю, до срока окончания договора аренды Байконура дотянем. По крайней мере, я такую необходимость вижу. Да это и не в первый, и даже не второй раз на моей памяти, когда Россия готова распрощаться с Байконуром, но в последнюю минуту ситуация кардинально меняется и этого не происходит. Может, потому, что реальной альтернативы космодрому для нас до сих пор нет.

Помню, как в начале 1990-х Борис Ельцин и его окружение прямо говорили нам, работникам космической отрасли, что намерены закрыть космодром и вообще поддерживать отрасль в прежнем объеме и на той же высоте бессмысленно и нерентабельно. Куда проще и дешевле, например, закупать спутники на Западе. До сих пор не знаю, что заставило их тогда отказаться от планов тотального сокращения всего и вся в отрасли. Не исключено, что сработали нематериальные стимулы — престиж, статус державы. Так что если уж в те «голодные годы», когда средств не было и безжалостно сокращали всё, космодрому удалось выжить, то и сегодня сдавать этот космический плацдарм рановато.

— Но сейчас альтернативы Байконуру есть — Плесецк и «Восточный»...

— Я бы не назвал эти два космодрома полноценной альтернативой. Не следует забывать, что Плесецк — военная «площадка» и у него немало задач, связанных с обеспечением обороноспособности страны, так что оставшихся мощностей для нужд гражданской и пилотируемой космонавтики будет маловато. С «Восточным» еще сложнее. Начать с того, что этот космодром не достроен и когда он заработает в полную силу, никто сказать не берется: строительство идет там уже 10 лет и, несмотря на все громкие заявления, работы еще немало. Я имею в виду готовность не только стартовых площадок, но и жилого фонда и социальной инфраструктуры. Ни один космодром не сможет полноценно функционировать, если рядом с ним не живут люди. А для этого должны существовать приличные условия — квартиры, социальная инфраструктура (детсады, школы, поликлиники, больницы), водопровод и канализация и т.д. «Жилая часть» на «Восточном» пока отсутствует. Вахтовым методом — завозя специалистов только на время космических запусков — работать можно разве что первое время, потом для нормальной частоты пусков потребуется все вышеперечисленное. Может, это покажется кому-то малосущественным, но я убежден, что люди в такой отрасли, как космическая, должны работать с удовольствием, с огоньком, с азартом. Тогда и отдача от их усилий будет значительно выше, чем то, что мы имеем, когда кто-то трудится только за деньги. А без социальных условий такой азарт рано или поздно улетучивается. И, наконец, не стоит забывать, сравнивая Байконур и оба отечественных космодрома, что с первым у нас давно отлажена дорожная инфраструктура: космические «изделия» из Центральной России, где расположены конструкторские бюро, заводы и научные центры, без перебоев прибывают на Байконур по железной дороге. С Плесецком — та же история, а вот на «Восточный» наиболее габаритные «изделия» могут прибыть разве что по Северному морскому пути.

— Зачем же так сложно?

— Дело в том, что габаритные грузы через железнодорожные туннели могут не пройти. Остается один путь — посредством Севморпути. Думаю, через несколько лет вопрос будет решен, несмотря на то что этот путь имеет ограничения по времени эксплуатации и еще ряд проблем, которые надо будет решать. С Байконуром все куда как проще.

— Зато там есть казахи, которые так долго согласовывают разрешения на запуск, что последние не раз уже переносили...

— Понимаю их скрупулезность в этом вопросе. Кому понравится, когда на твои земли падает космический «мусор», да еще и радиоактивный? С другой стороны, в Казахстане борьба за экологию давно уже стала заработком для целой группы политиков, которые прикрываются такой повесткой, чтобы преследовать свои вполне земные цели. Знаю по собственному опыту: если власти обеих стран захотят, компромисс сыщется тут же.

— А если бы Россия заменила существующие ракеты-носители на многоразовые, это помогло бы?

— Тон в диалоге, скорее всего, изменился бы. Казахское руководство, по крайней мере в годы, когда я работал на Байконуре, проявляло высокую заинтересованность в решении его проблем. Нурсултан Назарбаев тогда прилетал к нам раза четыре и не считал такие визиты за нечто из ряда вон выходящее. Мы с ним встречались, пили чай, беседовали, обсуждали, он нас знал в лицо и по именам, обращался как к коллегам по работе. Не скрою: такой подход любому профессионалу приятен. И справедливо Владимир Путин в прошлом году предложил переименовать «Байтарек» (российско-казахский проект на Байконуре.— «О») в «Нурсултан», отметив тем самым вклад экс-президента в дело сохранения и развития космодрома. Чтобы было понятно: первые лица России Байконур особо не жаловали. Ельцин не был там ни разу. Горбачев приехал в 1987 году за несколько дней до старта «Энергии», но улетел за три дня до запуска. Для меня до сих пор непонятно: зачем приезжал? На кону один из величайших проектов, над которым трудилась вся страна, были вложены миллиарды, первая попытка создания многоразового беспилотного комплекса, гордость страны, а генсек разворачивается и улетает. Сразу на ум приходит сравнение, как Дональд Трамп недавно следил за пуском Crew Dragon Илона Маска: прилетел, переживал в момент пуска, радовался благополучному исходу. Понимаю, что это — пиар, но и он нужен, это важно, чтобы власть демонстрировала свое уважение и заинтересованность в отрасли и к людям, в ней работающим. Путин на Байконуре был один раз — 15 лет назад.

— Казахи опасаются, что к 2050 году от Байконура останутся одни руины...

— Без ежегодных инвестиций и восстановительных работ такие опасения не лишены оснований. На Байконуре постоянно требуется обновлять оборудование, проводить ремонты, латать помещения и т.д. Космодром — это же гектары территории, на которой разбросаны технические и стартовые комплексы, предназначенные для сборки, подготовки и пусков ракет-носителей разного типа, испытательные стенды, заправочные станции, поля падения и посадочные комплексы, командные пункты, километры коммуникаций и железных дорог.

И это только для стартов ракет тамошние климатические условия почти идеальные: 300 солнечных дней в году, низкая влажность и мало осадков. А вот для людей и построек климат очень даже суров: летом жара до плюс 45 градусов, а зимой — морозы до минус 40 градусов.

Кругом степь и полупустыня, ураганные ветры и пыльные бури. Словом, не курорт. Если ежедневно не вкладывать силы и средства в поддержание всего этого беспокойного хозяйства, пустыня быстро заберет его себе. Хотя все может быть, 30 лет пролетят быстро.

— Ходят слухи, что после 2050 года Казахстан намерен активизировать сотрудничество с космическими агентствами Израиля и Европы и приспособить сооружения Байконура под другие ракеты-носители. Получится?..

— Теоретически все возможно. Вопрос в цене. Может оказаться, что инвестиций потребуется столько, что станет невыгодно всем сторонам. К тому же многие объекты на космодроме уникальны и вряд ли подлежат такого рода модернизации. Знаете, какого размера высота ворот у стенда, что был построен для проведения динамических испытаний по проекту «"Энергия" — "Буран"»? 102 метра. Понятно, что при таких габаритах они открываются крайне медленно, чтобы не допустить перекоса, и за это время туда успевает проникнуть песок. Помню, однажды после очередной пыльной бури нам пришлось выгребать оттуда 15 тысяч кубометров песка. Сутки вычищали! Без армии тогда бы и не справились...

— Кстати, об армии. Вы были свидетелем передачи Байконура от военных к гражданским. Как это было и что дало?

Каков запас конкурентоспособности у отечественной космической отрасли

— Стремительно это было. При отсутствии финансирования со стороны государства Министерство обороны, в ведении которого находились все объекты Байконура, включая промышленные и социальные, не смогло достойно обеспечивать их содержание. Ситуацию усугублял и тот факт, что космодром и город оказались в одночасье за рубежом, на территории Казахстана. Словом, военные, по сути, бросили космодром и целых три-четыре года он стоял в запустении. После их ухода Байконур представлял собой жалкое зрелище: специалисты покидали город, очевидцы рассказывали, что в брошенные квартиры заселялись жители соседних казахских аулов вместе с живностью, начались грабежи и некоторые опустевшие дома стояли с разбитыми окнами. Вода, электричество, тепло подавались с большими перебоями даже в медучреждения. Казахи разморозили ТЭЦ, из-за чего полопались трубы и люди в квартирах замерзали — царил настоящий хаос. Но даже в таких условиях запуски осуществлялись в полном объеме и в срок. После назначения меня ответственным за Байконур пришлось заняться жизнеобеспечением космодрома, и мне была поручена эксплуатация нашей части Байконура со всеми испытательными комплексами и жилой зоной. Скажу честно: для меня это был удар, так как в моем понимании — это отдельное сложное направление, а мне его дали в нагрузку. По условиям договора с Казахстаном содержание и эксплуатация технологических, производственно-хозяйственных и социально-бытовых объектов космодрома перешли в ведение Роскосмоса. И вот что удивительно: большинство предприятий отрасли оказались тогда на грани выживания, но умудрялись как-то обеспечивать по 8–10 запусков в год. Как они это делали — загадка. Помню, был момент, когда из-за аварий на насосной станции вода вообще перестала поступать на технические стартовые комплексы и жилищные объекты площадки 2Ж. При этом можно было видеть образовавшееся в результате прорыва озеро. Тогда даже встал вопрос о невозможности продолжения пилотируемой программы: ведь пуски к станции «Мир» были строго привязаны не только ко дням, но даже к часам и секундам. Но аварию удалось устранить, хотя с водой так быстро было не разобраться.

— И в чем проблема?

— В том, что на Байконуре воды, во-первых, мало, а во-вторых, она ужасного качества. Система водоснабжения космодрома создавалась на протяжении 40 лет: сначала единственным источником воды была река Сырдарья, из поверхностного слоя которой добывалось 55–60 тысяч кубометров воды в сутки, потом в 1970-е построили дополнительный подземный водозабор «Дальний» с производительностью 150 тысяч кубометров воды в сутки для производственных нужд испытательных площадок. Но проблема с водой оставалась одной из самых острых: без охлаждения системы пуска ракет невозможно проводить запуски, а только для охлаждения лотка комплекса старт-стенда «"Энергия" — "Буран"» нужно было израсходовать по 20 кубометров воды в секунду (для сравнения: водозабор из Сырдарьи обеспечивал 7 кубометров воды в секунду). Про качество воды и говорить не приходилось. Уже будучи заместителем гендиректора НПО «Энергия», я в первый раз приехал на космодром и поселился в гостиницу. Номер как номер (комфорта не было ни у кого), но что меня поразило: в санузле стоит ведро с коричневой водой и кружкой к нему. Это, сказали мне, и побриться, и умыться, и т.д. на весь день. Помню свою мысль в тот момент: как же так? С одной стороны, корабли в космос запускаем, разрабатываем высокотехнологичные системы, а с другой — живем в кошмарных, нечеловеческих условиях!

Помню, меня ужаснула статистика заболевания гепатитом среди служащих космодрома из-за отсутствия качественной питьевой воды — ежемесячно по 20–25 человек.

Бывали случаи, когда болезнь выводила из строя целые роты военнослужащих. Еще помню случай, когда зашел в столовую, где в это время готовили пищу. При мне в огромный котел, литров на 150, выливают жидкость коричневого цвета, я заглянул в котел — дна не было видно из-за мутной воды. Более странной жидкости я в жизни не видел. И едой, приготовленной на этой воде, питались все, кто бывал на Байконуре. Я зашел с бывшим советским министром общего машиностроения Сергеем Афанасьевым в столовую и показал, что он ест. Сергей Александрович посмотрел на меня, пожал плечами и ответил: «Понимаешь, время такое, что некогда было думать о быте, задачи стояли государственной важности, все так жили». Я завелся. Собрал команду из 3–4 человек, мы подготовили справку в Роскосмос, куда включили данные исследования воды (по органолептическим характеристикам она не отвечала требованиям ГОСТа и имела 16 единиц мутности, солесодержание было повышено в 1,2 раза, да к тому же вода оказалась токсичной). После чего нам дали добро на бурение двух скважин — на 600 и 705 кубометров воды в сутки. И вот та вода оказалась чистейшей и вкуснейшей. К тому же мы построили и спроектировали станцию автоматического обеспечения воды (делал институт имени Келдыша). Когда мы с Афанасьевым заглянули на кухне в котел, доверху наполненный той прозрачной водой, то были счастливы и даже чокнулись ею за космос. Мне тогда казалось, что вкуснее воды я в жизни не пил! Радости работников космодрома не было предела: они набирали воду в бидоны и везли домой, потому что в городе на тот момент водоснабжение оставалось прежним. Еще через три года и там все наладилось с качеством воды, появились четырехзвездные гостиницы, рестораны и столовые с совсем иным набором и вкусом блюд. Теперь домик Королева и Гагарина на 204-й площадке воспринимается как музей «диковинок»: заходишь в эту нищенскую обстановку и переносишься в не пойми какую старину — жуткая мебель, отсутствие элементарных удобств...

— В каком смысле?

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— В один из первых приездов на космодром я поинтересовался туалетом, на что получил от генконструктора такой ответ: «Метров через 200, но он открыт, только если там есть вода». И это был единственный ватерклозет на цех, где шла сборка ракет, а там порядка 300 человек работников. Какого качества работы мы можем требовать от персонала, если им нужду справить негде? Дикость, конечно, небывалая, когда соседствуют величайшие достижения человеческой мысли и тотальное отсутствие элементарных удобств. Советский космос — это подвиг во всех смыслах этого слова. Все эти наладки, сборки, старты, проходившие на высочайшем уровне и на пределе человеческих возможностей, а рядом с ними нищенское «сопровождение» — качество и уровень жизни, питание, транспорт и т.д. Даже приезжавшие на Байконур советские министры, а таких было четыре, жили в тех же кошмарных условиях. И так продолжалось до середины 1990-х — то нет электричества, то тепла, то котельные взрываются... Конечно, все это земные мелочи, но они оказываются крайне значимы для успешного освоения космоса.

— Получается, вам приходилось уделять больше внимания быту, а не космодрому?

— И тому, и другому. Я настаивал на том, чтобы социально-бытовые проблемы решались наравне с технологическими. Приходилось восстанавливать залы, где шла сборка изделий, и проводить туда тепло, электричество и воду. Занимались обустройством быта и созданием комфортных условий для работников космодрома. За короткое время мы реконструировали столовые и кафе, где принято было отмечать успешный старт. Реконструировали гостиницы для командировочных, жилые коттеджи, построили дом для руководства корпорации РКК «Энергия», где не стыдно было принимать высоких гостей, среди которых самым частым был Назарбаев. На 254-й площадке был возведен гостиничный комплекс «Космонавт», где до сих пор проходит предполетная подготовка космонавтов и их пресс-конференции. Помню, как один из космонавтов, посмотрев на изменившийся быт Байконура, с грустью сказал мне, что завидует молодым — они готовятся к полету в таких комфортабельных условиях. За последующие 20 лет ситуация в отрасли поменялась кардинально: то, что когда-то считалось роскошью, сегодня — необходимость. Сейчас никто и не отважился бы работать в таких экстремальных условиях, нормой стали житейские удобства. Словом, цена лидерства в космической гонке оказалась не менее важна.

— Кстати, о цене. Байконур — содержание космодрома и города — обходится России в 10 млрд рублей ежегодно. Это много или мало, на ваш взгляд?

— Денег в отечественном космосе всегда было мало. Понятно, что чем больше средств отпускается на тот или иной проект, тем лучше. Но неограниченное финансирование — это из разряда мечт. В реальности денег всегда не хватает, причем повсеместно. В США, например, ассигнования на космос хотя и в разы больше, чем в России, но и стоимость работ куда как выше. И вот что странно: если в годы холодной войны наши страны были врагами, то в космической сфере наблюдалось разве что соперничество на равных. Мы знали друг друга по именам, помогали, работали дружно.

— Разве сейчас это не так?

— Увы, не так. Соперничество за лидерство в космосе еще в начале 1990-х сменилось борьбой отечественной отрасли за выживание. Исчез дух, царивший на заре космической эры, и не в последнюю очередь потому, что серьезно понизился профессионализм каждой из команд. В моем понимании космосом должны заниматься только профессионалы.

— А как же профессиональные менеджеры?

— Профессионалы могут быть везде, в том числе и в менеджменте, но космос всегда требует специалистов высокого уровня, разбирающихся в специфике отрасли. Главное — чтобы руководство и на предприятиях, и в отрасли в целом не менялось столь часто. Ведь за то время, что я нахожусь на пенсии, в РКК «Энергия» сменилось уже четыре президента. А ведь удача любого дела зависит от хозяина, заинтересованного в конечном результате. Если же руководитель не уверен в завтрашнем дне, то какой от него прок? Байконуру тоже нужен такой хозяин и сравнительно небольшие для космической отрасли средства, чтобы поддерживать имеющуюся инфраструктуру в рабочем состоянии. Если мы потеряем Байконур, то потеряем не только космодром, но и кусочек своей истории, а также русский мир в чужой стране, который сохраняется там до сих пор, можно сказать, чудом.