фестиваль музыка
В Белом зале ГМИИ имени Пушкина с начала месяца полным ходом идет самый изысканный музыкальный фестиваль Москвы — "Декабрьские вечера Святослава Рихтера". Несмотря на то что финальный вечер еще впереди, МИХАИЛ Ъ-ФИХТЕНГОЛЬЦ уверен, что главные события фестиваля уже состоялись.
Впервые попавшему на "Декабрьские вечера" слушателю резко изменяет чувство реальности. Кажется, что Москва живет в том же музыкальном темпоритме, что и Вена или, скажем, Мюнхен: здесь такая же образованная и интересующаяся публика, здесь выступают те же артисты, чьи имена прописаны в репертуарных планах лучших европейских залов. Тем грустнее сознавать, что все ровным счетом наоборот: столичные фестивали маются неспособностью родить красивую афишу, а публика десятилетиями ходит на три-четыре фамилии.
"Декабрьские вечера", если разобраться, не предлагают каких-то особых концептуальных вывертов: в этом году фестивальное motto обозначено очень просто. "Россия и Германия. XIX век. Гармония и контрапункт". Музыкальные вариации на эпоху бидермейера тоже незамысловаты: сопоставляемые друг с другом русские и немецкие романтики — от Шуберта до Рихарда Штрауса по немецкому ведомству, от Глинки до Рахманинова по нашему. И никаких прочих фокусов. Интригу составляют скорее не композиторы, а исполнители.
Традиционно одним из главных козырей "Вечеров" стали вокальные концерты, они же лидерабенды. Братья Кристоф и Штефан Генцы, тенор и баритон соответственно, на открытии не только познакомили публику с малоизвестным творчеством лейпцигских романтиков (дуэты Мендельсона, Шумана и Брамса), но и заставили местных старожилов вспомнить кумиров прошлых лет — когда-то певавших в Москве великих камерных певцов Петера Шрайера и Германа Прея. Дивное меццо-сопрано Бернарда Финк вместе со своим аккомпаниатором Энтони Спири предложила совершенно неортодоксальную трактовку немецких Lieder, изыскав в Брамсе (Цыганские песни) и Вагнере (Песни на стихи Матильды Везендонк) самые теплые вокальные краски и подобрав к ним удивительно простую и естественную интонацию. На этом фоне абсолютно померкла другая дива — француженка Мирей Деланш, чье простуженное сопрано в песнях Роберта и Клары Шуман не дало залу и толики тепла, которое привнесла в музыку этого времени Бернарда Финк.
Белый зал музея стал дебютной площадкой и для одного из самых ярких европейских скрипачей — немца Кристиана Тетцлаффа. В триаде скрипичных сонат Брамса, сыгранных вместе с пианистом Ларсом Фогтом, Кристиан Тетцлафф воссоздал после долгих лет безвременья образ настоящего романтического виртуоза — импульсивного, увлекающего и совершенно не стесняющегося показаться излишне пафосным. Его немецкая коллега Изабель Фауст, в другой расстановке ставшая бы, вероятно, образцом камерного стиля, рядом с Тетцлаффом казалась провинциальной простушкой; ее партнер пианист Александр Мельников также утерял свою неотразимость для публики, не выдержав конкуренции с интеллектуальным напором Ларса Фогта. Впрочем, всех обошел мэтр Олег Майзенберг, выдюживший титаническую программу с двумя самыми важными фортепианными циклами романтической эпохи ("Карнавал" Шумана и "Картинки с выставки" Мусоргского) и вдобавок преподнесшего тончайшие акварели постромантической поры — прелюдии Скрябина. Наблюдая за всеми музыкальными баталиями, трудно было поверить в то, как далеко эти музыкальные вариации отдалились от первоначальной темы — самодовольного бидермейера, украсившего стены сузея (рецензию на выставку см. Ъ от 3 декабря) и глядящего на публику своими благостными жанровыми сценками и умиротворенными пейзажами.