Авария на ТЭЦ-3 в Норильске привела к экологической катастрофе в Арктике. Первой за Полярным кругом и самой крупной за последние четверть века в России. Почему несмотря на все разговоры об экологии и уверениях, что в Арктике соблюдаются самые строгие экологические нормы, стала возможна эта катастрофа?
Дизель против природы. Пока что боновые заграждения удерживают углеводородное пятно на реке Амбарная. Что будет дальше?
Фото: AFP
Дизель против природы. Пока что боновые заграждения удерживают углеводородное пятно на реке Амбарная. Что будет дальше?
Фото: AFP
Чем известен Виктор Данилов-Данильян
— Виктор Иванович, случившаяся в Норильске авария ставит главный вопрос: а существует ли в нашей стране нормативная база природоохранных мероприятий? Какими государственными документами защищена наша природа?
— Конечно, и экологическое законодательство, и всякие методические разработки и указания у нас есть. Но они носят или неопределенно-общий, или слишком частный характер. Например, есть рекомендации по очистке загрязненных грунтов. Снятый грунт выкладывается штабелями, между слоями прокладывается торф или солома. В зависимости от концентрации вредных веществ определяются сроки их разложения и так далее. Но все это отдельные операции, а общего плана нет. То, что случилось в Норильске, можно сравнить с небольшой войной: есть инструкции, как стрелять из пушек, но как вести войну — таких указаний вы не найдете, разве что в теоретических трудах.
Виктор Данилов-Данильян, научный руководитель Института водных проблем РАН
— Ведется ли контроль предприятий, чья деятельность может нанести ущерб природе?
— У нас приняты санитарно-гигиенические нормативы предельно допустимых концентраций вредных веществ (ПДК), то есть такой концентрации, которая при воздействии на человека не вызывает в нем патологических изменений. Но должен заметить: то, что допустимо для человека, может быть губительно для некоторых видов животных и растений. ПДК бывают двух типов: те, что определяют уровень токсикантов в природной среде, и те, которые фиксируют их содержание в выбросах в воздух, сбросах загрязненных вод и в твердых отходах в результате деятельности предприятий. Что касается качества природной среды, то кроме ПДК никаких строгих регуляторных нормативов не существует.
— Значит, если что-то вредное попало в воду или в воздух, надо ждать, пока ветер или течение не унесет?
— В принципе, так. Сейчас у нас при регулировании воздействия предприятий на природу происходит переход от ПДК к другому принципу — наилучших доступных технологий (НДТ). Если предприятие их использует, оно ничего в казну за загрязнение не платит. Использование устаревших технологий и оборудования облагается платежами за загрязнение природы. Но одной нормы недостаточно, надо предприятия контролировать: какое негативное воздействие происходит на самом деле? А вот с этим у нас все обстоит очень плохо.
— Почему?
— Потому что формы отчетности по воздействию на окружающую среду (по воде, воздуху и твердым отходам) предприятия заполняют сами. И никто не проверяет, как они это делают.
Вот на предприятии стоит оборудование. В его паспорте написано: если оно загружается определенным сырьем и работает в установленном режиме, в единицу времени образуется такое-то количество отходов. Это относится к кондиционным расходным материалам, сырью и т.п. и к новому оборудованию. А на самом деле его у нас в промышленности очень мало. Общий износ оборудования в России — порядка 70 процентов. А что значит износ оборудования? Значит, завод коптит так, как он коптить не должен. Горелки на ладан дышат, реагенты некачественные…
Да тысяча причин найдется. Чтобы была качественная очистка воды, нужно иметь целую кучу всяких расходных материалов — коагулянтов, сорбентов и прочая и прочая. Нужно в порядке держать всякие дорогостоящие фильтры. Все это требует не только денег, но и энергии. Не говоря о том, что нужен квалифицированный инженер-эксплуатант, который за всем этим будет следить.
— Постойте, постойте… То есть предприятия отчитываются так, как им удобнее, и их никто не проверяет?
— Именно. Все очень просто. Берутся паспортные данные, например, нефтеперерабатывающей установки. По количеству загруженной нефти определяют выброс, который должен быть в теории. А сколько выбросили на самом деле — это никому не известно. Порой даже самому предприятию. Может, и в пять раз больше. Контроль воздействия на природную среду нас полностью отсутствует.
— А раньше он был?
— Да. У нас была выстроена самая настоящая вертикаль контроля. Во власти еще такой вертикали не было, и слова такого не употребляли, зато был федеральный орган — министерство, а с 1996 года — Госкомитет по экологии. Были территориальные органы, которые ему подчинялись. Не региональной администрации, а Москве. То есть от местной власти не зависели. И в каждом субъекте федерации были станции экологического контроля и анализа. Они были оснащены современным по тем временам оборудованием. И у сотрудников Госкомитета была форма, как у военных. Природоохранных инспекторов было 5600 человек, мало, но они реально работали. Приезжали на предприятия, брали пробы, сдавали в лаборатории. И если видели нарушения, принимали меры в соответствии с законом.
— А сейчас?
— В 2000 году Госкомитет, все его органы и вся региональная и муниципальная природоохранные структуры были ликвидированы. И сейчас мы имеем то, что имеем. Зато пишут отчеты и нам радостно сообщают, что сбросы грязи в воду или выбросы в воздух уменьшились,— никто же не проверит.
— И мы имеем в арктической зоне огромное предприятие с колоссальной прибылью, фактического хозяина огромного региона, и никто его не контролирует?
— Да. Оно заполняет формы отчетов, платит за загрязнение окружающей среды, а это немалые деньги. И продолжает загрязнять природу. Каждый год там что-нибудь случается, пусть и в меньших масштабах, чем последняя авария.
— Можно ли оценить масштабы этого бедствия?
— Сейчас точно никто не скажет этого. Нужно несколько месяцев, чтобы оценить масштабы и возможные последствия аварии. Могу сравнить с катастрофой в Республике Коми в 1994 году. Там произошел разлив нефтепароводяной смеси — вылилось 113 тысяч тонн. Это случилось на трубопроводе, нефть была с большим содержанием парафина. Очень густая, и чтобы текла по трубам, ее приходилось разогревать паром. Сейчас из резервуара вытекло 20 тысяч тонн солярки. Но нефтепароводяная смесь содержит нефти 20–30 процентов, поэтому объемы можно считать сопоставимыми. Та нефть быстро остывала и относительно слабо текла. А дизельное топливо несется по поверхности реки со скоростью течения. Так вот, для оценки ситуации и ликвидации загрязнений правительство в 1994 году взяло заем в Мировом банке на 90 млн долларов. И это еще далеко не все деньги, которые потребовались для работ по ликвидации последствий аварии, деньги брали и из внутренних источников.
Научный сотрудник Института географии РАН Александр Добрянский о последствиях аварии в Норильске
— А каков был ущерб природе в 94-м году?
— Финальная оценка потерь мне не попадалась. На самом деле с оценкой ущерба у нас (и не только у нас — везде!) вообще дела обстоят очень плохо. Бывает ущерб прямой и косвенный. Прямой как-то можно посчитать, измерить, умножить на стоимостные показатели. Например, наводнение на Амуре в 2013 году очень хорошо обсчитал академик Борис Порфирьев, (сейчас он директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.— «О»). А косвенный ущерб — это огромная работа, один только список позиций займет едва ли не том. Углеводороды губительны и для гидробионтов (организмы, живущие в воде), и для прибрежной флоры и фауны. Под угрозой оказалось и озеро Пясино, и река Пясина, и Карское море, куда она впадает. Сейчас, к счастью, лет птиц закончился. Но пока неизвестно, как загрязнение воды и берегов отразится на всей экосистеме.
— Говорят, что в чистейшем озере Пясино появилась какая-то взвесь…
— То, что они там что-то обнаружили, меня не удивляет. За много лет существования Норильского комбината все отбросы, попадающие в реки и озера, под действием абиотических (неживых) факторов или гидробионтов (живых обитателей вод) трансформируются. И то, что получается в результате, требует серьезного изучения. Но нужно хорошее оборудование, компьютерные модели. Думаю, необходимо немедленно организовать специальную экспедицию с привлечением лучших специалистов — гидрохимиков, гидрологов, гидробиологов. Хорошие ученые и лаборатории есть и в Москве, и в Питере, в Петрозаводске, в Уральском и Сибирском отделениях РАН.
— Вернемся к вылившимся 20 тысячам тонн солярки. Сколько лет придется восстанавливать природу, учитывая, что это особая климатическая зона — тундра?
— На это уйдет несколько десятков лет, быстрее никак не получится. Во-первых, надо продолжать очистку земли и воды до тех пор, пока это возможно и есть что чистить. А не так, что сняли самый верх с почвы близ реки, а дальше в низинки какие-нибудь не полезем, черт с ними. Очистка — это первоочередная задача.
Но еще более сложная задача — восстановление угнетенных, а то и убитых экосистем. И тут природе придется очень серьезно помогать. Дело в том, что какой-то вид, например, рыбы может жить в реке или озере, которое постепенно загрязняется, и этот вид как бы приспосабливается к этим изменениям (до поры, конечно). Но если нарушено экологическое равновесие и вид исчез, то вернуть его очень сложно. Да, можно почистить водоем, подсадить такой же вид из ближних водоемов. Но, чтобы он прижился, условия должны быть заметно лучше тех, при которых он исчез. Повторное заселение требует большей чистоты окружающей среды, чем продолжение жизни в сформировавшихся условиях. А добиться этого невероятно сложно, ведь предприятий-загрязнителей вокруг хватает и без нефтехранилищ.
— Известно, что Норильск — это Арктика, зона особых геополитических и экономических интересов нашей страны. Кто отвечает за экологию в этом регионе? Или все компании, которые там работают, отчитываются о природоохранных мероприятиях, публикуя непроверяемые документы?
— Никто за экологию российской Арктики как уникальную систему не отвечает. Есть Министерство природных ресурсов и экологии — оно отвечает за всю Россию (основной профиль министерства — выдача лицензий предприятиям на использование природных ресурсов.— «О»). Есть субъекты федерации — Ханты-Мансийский автономный округ, Ненецкий, Красноярский край и т.д., которые должны заниматься проблемами экологии на своих территориях. Но поскольку эти крупные предприятия, о которых вы говорите,— крупнейшие работодатели и налогоплательщики, на обострение ситуации никто не настроен… И пока самое высокое начальство, облетая территорию, не увидит пылающий факел и не спросит, а что у тебя там горит, никто суетиться не будет.
У нас охрана окружающей среды за последние 20 лет только ухудшилась. Такие вот ножницы получаются — загрязнение и нагрузка на природу росли, а контроль только слабел. И эти ножницы с каждым годом не смыкались, а только расходились.