гастроли театр
На сцене МХАТа имени Чехова прошли гастроли Латвийского театра "Дайлес", организованные московским Театром наций. Показанный латышами спектакль "Женитьба" показался МАРИНЕ Ъ-ШИМАДИНОЙ самой нестандартной из всех когда-либо виденных постановок этой пьесы.
Вслед за Новым рижском театром, совсем недавно, на фестивале "Балтийский дом", показавшим гоголевского "Ревизора" в антураже советской столовой (см. Ъ от 21 ноября), один из старейших латвийских театров — "Дайлес", что раньше переводили попросту как "художественный", привез в Москву не менее оригинальную постановку другой пьесы русского классика. "Женитьба" идет в интерпретации нового художественного руководителя театра, петербургского режиссера Михаила Груздова. Постановка признана в Латвии лучшим спектаклем театрального сезона 1999/2000 года. Оба этих латышских спектакля объединяет нестандартный, авторский подход к классическим произведениям, обычно трактуемым как галерея комических, но при этом вполне реалистических типов.
Если перед началом спектакля не купить программку и не взять наушников с синхронным переводом, то можно и не понять, что на сцене разыгрывается хрестоматийная гоголевская пьеса. Никаких тебе самоваров, пуфиков, клеток с канарейками и прочих жирных деталей русского купеческого и дворянского быта. Холодная индустриальная сценография выдающегося латвийского художника Андриса Фрейбергса (ряд полупрозрачных пластиковых кабинок, укрепленных на внушительной железной конструкции) подошла бы для любой европейской постановки по современной драматургии. Ее разительный контраст с привычным антуражем пьесы сразу создает эффект нереальности, призрачности всего происходящего. В первой же сцене эти кабинки превращаются в баню, где полуодетые, растушеванные застекольем фигуры мужчин и женщин исполняют какой-то странный псевдонародный танец. Но вместе они будут только в этом, похожем на эротический сон, ирреальном мире. Выйдя из зазеркалья на авансцену, то есть в обычный реальный мир, они тут же разделятся на два лагеря, мужской и женский, которые не то что бы воюют, но просто не подлежат объединению. Женихи группируются вокруг бильярдного стола: здесь у них что-то вроде клуба, где соперничество уступает место мужской солидарности против общего противника.
Женский мир вместе с его уютным мягким гарнитуром, Агафьей Тихоновной и окружающими ее тетками и девушками, до поры до времени затемненный и скрытый сеткой, эффектно, целой платформой спускается на сцену с верхнего этажа. Видимо, режиссер, в отличие от классика, подозревает в женщинах все-таки ангельское, а не дьявольское начало. Агафья Тихоновна (Вита Варпиня) в спектакле чудо как хороша — тоненькая, нежная, причесанная по моде начала XX века, не купеческая дочка, а деликатная барышня эпохи модерна. Да и женихи не лыком шиты: если в худосочном Яичнице, прилизанном Анучкине и мужиковатом Жевакине все же есть доля традиционного для этих персонажей комизма, то Иван Кузьмич Подколесин в исполнении Юриса Жагарса — просто натуральный герой-любовник. Умываясь перед визитом к невесте, он демонстрирует красивое мускулистое тело плейбоя. Поэтому патологическая робость, которую эти не обиженные природой персонажи испытывают по отношению друг к другу (когда Агафья Тихоновна обходит с осмотром своих женихов, те в ужасе впадают в оцепенение, будто к ним подошла не красивая женщина, а медуза Горгона), вызывает уже не смех, как это обычно бывает, а глубокие размышления о природе полов, уводящие к дедушке Фрейду. Правда, сам режиссер апеллирует к русским мыслителям Серебряного века: Владимира Соловьева, Николая Бердяева, Василия Розанова он называет учениками Гоголя и поэтому считает правомерным открывать гоголевские загадки ключами их философских сочинений.
Опираясь на опыт Всеволода Мейерхольда, который в своем знаменитом "Ревизоре" пытался поставить всего Гоголя, и Анатолия Эфроса, превратившего "Женитьбу" в грустную повесть о недостижимом человеческом счастье, Михаил Груздов привлекает в свою постановку этой комедии мистические мотивы гоголевской прозы. За пластиковыми шторками со свечами в руках бегают служанки, а кажется, что проплывают неслышные белые призраки. На втором этаже сцены время от времени появляются загадочные застывшие силуэты девушек, а за всем этим сверху наблюдает желтый глаз луны. И хотя в спектакле есть и чистые гэги, как, например, парад женихов, суетящихся и путающихся в одинаковых вениках-букетах, все-таки тон в нем задает гоголевский трагизм, достигающий апогея в фантастическом финале. Убитые известием о побеге жениха женщины танцуют исступленный русалочий данс-макабр, а на сцену опускается праздничный стол с гигантским, украшенным свечами тортом, в середине которого высится фигура невесты.
Гастроли латвийского театра прошли тихо и не привлекли большого внимания, а зря — многим московским режиссерам стоило бы посмотреть на спектакль, где действительно есть внятная концепция и где она убедительно работает.