В последние годы в фокус внимания отечественных ученых-историков попали путевые дневники (травелоги) европейцев, устремивших в Крым после его присоединения к России в 1783 году. Их публикации в европейских странах в конце XVIII — начале XIX веков сформировали в общественном сознании образ Крыма как «земного рая» и создали миф о выдающихся экономических перспективах полуострова. Это, в свою очередь, способствовало не только включению Тавриды в маршрут «большого путешествия» (Grand Tour) молодых англичан по Европе, но и повлияло на дальнейшую европейскую политику в отношении Крыма, который в составе Российской империи стал «злом даже худшим, чем казаки в Константинополе».
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ / купить фото
Культурный хадж джентльмена
В XVII веке в систему образования состоятельных англичан, как правило, младших сыновей родовитых семейств, вошло путешествие по континентальной Европе. По сложившейся традиции после окончания университета джентльмен в возрасте 21 года отправлялся на полгода-год в европейский «гранд-тур» в сопровождении наставника, обычно старшего члена семьи. Целью путешествия было знакомство молодого человека с античными памятниками и искусством Ренессанса. Соответственно, маршрут гранд-тура джентльмена включал в первую очередь Францию, Италию и Грецию. На обратном пути он мог заехать на протестантский север Европы.
Это был классический вариант гранд-тура, о котором пишут в справочниках и энциклопедиях, но на самом деле образовательные путешествия очень быстро перестали быть прерогативой британских аристократов. Состоятельные буржуа из разных европейских стран тоже стали отправлять в них своих отпрысков. Сейчас в научной литературе такие путешествия часто называют pilgrimage («пилигримство»), а путешествующих молодых людей, которые были отнюдь не «увечны… горбаты, голодны, полуодеты», как в известном стихотворении Бродского,— пилигримами. Что вполне соответствует их цели — пройти «мимо ристалищ, капищ, / мимо храмов и баров, / мимо шикарных кладбищ, / мимо больших базаров, / мира и горя мимо, / мимо Мекки и Рима», чтобы по пути припасть к святыням западной цивилизации и напитаться соком ее корней, если говорить высоким стилем поэта.
Но молодежь была не единственными «пилигримами» по Европе: начиная с XVIII века в Западной Европе на смену путешественнику по казенным, бизнес-делам и личным надобностям пришел турист в современном его понимании. Организованным зарубежный туризм с культурно-просветительской или оздоровительной целью или просто для «ленивого» отдыха стал век спустя, во времена Томаса Кука и Карла Бедекера. Первые же европейские туристы конца XVIII — начала XIX веков ехали за границу с более утилитарной целью — для получения практических знаний о других странах и народах.
Как правило, это были немолодые люди и не одни мужчины, среди них был довольно высокий процент дам. Большинство вело путевые дневники, а некоторые по возвращении домой их публиковали, и этот род литературы пользовался популярностью. В отличие от научных описаний личные впечатления человека о странах, которые открывались для посещения, формировали в обществе мнение об этих странах и их населении, а это, в свою очередь, влияло на действия политиков и бизнесменов в отношении этих стран.
Земной рай
Дневники таких путешественников в отечественной науке принято называть «травелогами», хотя в западной науке этот термин не прижился. Там говорят о travel literature (литература путешествий) или travel writing (описания путешествий). Изобретенное американским режиссером Бертоном Холмсом в 1930-е годы слово travelogue там употребляют в исходном смысле, который заложил в него Холмс,— рассказ о путешествии, сопровождаемый слайд-шоу или видео (кинофильмом). Сейчас этот жанр трансформировался в инструмент заработка на жизнь тревел-блогеров и в популярный формат развлекательных и образовательных передач на телевидении.
По понятной причине исследования травелогов европейских путешественников в Крым после его присоединения к России указом Екатерины II довольно популярны в отечественной науке в последние годы и поддерживаются грантами РФФИ и других российских фондов. С наиболее детальными исследованиями крымских травелогов можно познакомиться в трудах историка Никиты Игоревича Храпунова из Крымского федерального университета им. В. И. Вернадского, они доступны в интернете и весьма познавательны не только для историка, но и для обычного читателя. Если же коротко, то путевые записки европейцев, открывавших для себя Крым в конце XVIII — начале XIX веков, до смешного похожи на отчеты современных тревел-блогеров, воспринимающих любое незнакомое им место как фронтир, будь то Полинезия или российская глубинка.
По пути на Крымский полуостров туристам XVIII века приходилось проделать утомительное путешествие, двигались ли они сюда с востока через Керченский пролив, разделяющий со времен античных географов Европу и Азию, или с севера через Перекопский перешеек. Утомленные «дурным воздухом, дурной водой, дурной пищей, дурным климатом, дурными людьми», они достигали южной части полуострова, гор с цветущими долинами, городами и селами с романтической мусульманской архитектурой, развалинами времен генуэзской колонизации Крыма и античной эпохи. А еще дальше, за горами, их глаз радовала средиземноморская природа и живописные пейзажи южного берега Крыма.
Впечатления от увиденного всех без исключения европейцев, попадавших в Крым в XVIII веке, в итоге сводились к словам одного из них, британца Эдварда Кларка: «Если и существует земной рай, то его можно отыскать на южном берегу Крыма».
Неудобства рая
Они не ограничивались «дураками и дорогами», сюда же входили практически полное отсутствие сервиса, нездоровый климат с риском подхватить лихорадку, непривычная кухня, отвратительное вино, склонность местных жителей к лени и использованию путешественников как источника легких денег и т. п. Представление о Восточной Европе как о задержавшемся в развитии регионе помогало западным туристам убедить себя в этом и лишний раз продемонстрировать преимущества собственной культуры. Интересно, что подобные описания Крыма полностью совпадают с впечатлениями западноевропейцев того времени о таких разных странах, как Норвегия и Польша, Бразилия и Греция. На все отсталые регионы проецировались одинаковые стереотипы. По сути, то же самое, если приглядеться, мы видим у современных тревел-блогеров, причем вне зависимости от их родной страны, у них всегда идет примерка увиденного на собственные фобии.
Постоялые дворы и трактиры в Крыму были в лучшем случае жалкими, а на южном берегу их вовсе не было. Ночлег можно было отыскать в домах крымских татар, главное было — не показаться им российским чиновником или офицером, иначе те могли отказать в традиционном для мусульман гостеприимстве. Непривычные блюда, способы их приготовления и порядок подачи на стол, как правило, не нравились. Судя по описанию, речь шла о лагмане, плове, чебуреках. «Все вино, которое мы пробовали, плохое и голодное»,— пишет один из английских путешественников. Другая англичанка отмечает, что, хотя «грех пьянства у татар в Крыму встречается очень редко», «многие из них пьют коньяк без всяких угрызений совести, ссылаясь на то, что Магомет запрещал лишь использование перебродивших алкогольных напитков».
Единственные приличные люди в Крыму
Особое внимание в травелогах европейцев уделялось этноконфессиональному разнообразию Тавриды: крымские татары, армяне, евреи, караимы, греки, болгары, русские, поляки, меннониты... При этом, по мнению авторов травелогов, крымские татары испытывали отвращение к труду, греки были корыстолюбивыми сутяжниками, немецкие колонисты — тугодумами, болгары имели чересчур возвышенный характер, армяне оказались нацией лавочников, моральный облик крымских крестьян (русских и украинцев) был исключительно порочен и груб.
Уважение у всех без исключения вызвали только караимы, неталмудические иудаисты, говорившие на тюркском языке: «Характер евреев-караимов прямо противоположен тому, что обычно приписывают их собратьям в других странах; будучи, в общем, безупречными, они весьма почтенные люди». Но прежде всего удивление европейских туристов вызывал уединенный образ жизни караимов, большая часть которых жила в городе Чуфут-Кале («еврейская крепость» в переводе с крымско-татарского) на плато Бурунчак близ Бахчисарая.
Впрочем, в европейских травелогах их авторы часто путают топонимы Крыма: Салгир (реку) с Чатыр-Дагом (горой), Чуфут-Кале в западном Крыму с Карасубазаром в восточном Крыму и т. д.
Тревел-шпионаж
Общение авторов травелогов XVIII века с офицерами русской армии и флота на полуострове в России часто истолковывали как шпионаж, а путешественников, в первую очередь англичан и французов, считали военными разведчиками. Сведениями из их травелогов, разумеется, пользовались заинтересованные службы в их странах, а некоторые иностранные гости Крыма действительно шпионили, причем беззастенчиво. В дневнике барона Шарля де Бара, посетившего Крым в 1784 году, описаны фортификационные сооружения на Перекопском перешейке, особенности плавания через Керченский пролив и далее по Дону к внутренним районам Российской империи, перечислены размещенные в Крыму и на юге современной Украины контингенты российской армии, включая состав подразделений и поименный список возглавлявших их генералов.
Но записывать всех авторов крымских травелогов в шпионы было бы чересчур. Их стремление к общению с русскими военными объясняется просто: это были единственные люди в Крыму того времени, с которыми путешественники могли говорить на равных, причем со многими по-французски и по-немецки (среди офицеров флота было много прибалтийских немцев), а иногда даже по-английски. Командующий русской эскадрой в Севастополе Фома (Томас) Мекензи был русским адмиралом во втором поколении, но языка предков не забыл.
Флотская «археология»
У Мекензи был приказ обеспечить флот береговой инфраструктурой, и он в течение буквально пары лет построил в Севастополе здание штаба флота, казармы для полуэкипажа, баню, арсенал, дома для командиров, в том числе и себе дом (на нынешней площади Нахимова в Севастополе). В этом доме останавливалась Екатерина II во время визита в город. Строительного леса в Крыму не было, все было построено из камня древнего Херсонеса, который по приказу адмирала разобрали почти целиком. Вот почему описание Херсонеса, каким его увидели иностранные туристы в первые годы после присоединения Крыма к России, сильно контрастирует с тем, что видят современные туристы.
В 1784 году барон де Бар писал, что за три столетия, прошедших с тех пор, как последние жители покинули Херсонес после прихода в Крым турок и крымских татар, город обратился в груду развалин: «Это был, вероятно, большой город, судя по пространству, занимаемому его развалинами, и по существующей еще части его крепостных стен. Там есть целые городские ворота и довольно хорошо сохранившаяся большая башня — они построены из больших квадратных камней в стиле древних памятников Италии».
Но уже в 1786 году Жильбер Ромм, сопровождавший молодого графа Строганова в поездке по югу России, писал: «Развалины этого знаменитого поселения были столько раз перерыты г-ном Маккензи в поисках античных монет и каменных плит, из которых строят новый город, что путешественник находит там лишь груды камня. Пощажены были только одни ворота, которые, по преданию, были сооружены с тем, чтобы устроить спускную решетку. По обеим сторонам этих ворот находились две башни, разрушенные теперь до основания. В них-то и нашли больше всего медных и серебряных монет разных народов».
К этому можно добавить, что среди них были монеты и античного периода, а нумизматическая коллекция адмирала после его смерти в 1786 году отправилась в Петербургскую академию наук. В то время как монеты, собранные здесь же бароном де Рейи, посетившего Крым с дипломатической целью, оказались во французской императорской библиотеке. А планомерные научные раскопки, которые начались в Херсонесе в XIX веке, свидетельствуют, что при «раскопках» Мекензи в Херсонесе безвозвратно были утрачены в основном постройки средневекового византийского периода.
Армагеддон в Крыму
Эмоциональное восприятие европейцами Крыма, посещавших его в конце XVIII и самом начале XIX века, как «земного рая» спровоцировало неверное представление о выдающихся экономических перспективах полуострова. Во многом благодаря опубликованным в Европе и потом переведенным и на русский язык травелогам сюда начался приток российских помещиков и иностранных колонистов. Мечтая о больших доходах от ведения хозяйства на плодородных землях в условиях благоприятного климата, они столкнулись с дефицитом рабочей силы, практически полным отсутствием развитого внутреннего рынка, логистики, обеспечивающей связь с внешним миром, регулярными нашествиями саранчи, неурегулированными земельными отношениями и т. д.
Ближе к середине XIX века восторги насчет «земного рая» в крымских травелогах европейцев поутихли, в них появился иной лейтмотив: о злосчастной судьбе крымских татар под игом русского царя и о желательности отторжения полуострова от Российской империи. Крым теперь считался местом, где решалась судьба всей Европы, «новыми Фермопилами». Встречались даже такие удивительные пассажи: «Греки назвали город Севастополь, используя еврейское значение этого слова — Армагеддон».
Прусский ботаник Карл Кох, посетивший Крым в 1844 году, писал в своем трехтомном травелоге «Скитания на Востоке в 1843 и 1844 гг.»: «Разрушение Севастополя и уничтожение русского флота на Черном море обезопасят положение на определенное время». Но «постоянная оккупация будет стоить западным державам огромных жертв… Близость столь могущественного врага требует особых защитных мер, которые нужно поддерживать, поскольку единственной целью последнего было бы вернуть себе владения на полуострове». Вывод Коха был таким: «Севастополь никогда не станет Гибралтаром». Ровно через три года кровавое побоище, получившее в истории название Восточной (Крымской) войны, доказало правоту профессора ботаники, отца-основателя науки дендрологии Коха.
Так что предельно ясно, почему травелоги первых европейских туристов в Крыму с недавних пор стали золотым дном для отечественной исторической науки. Но это не единственная причина того, почему историки обратили на них внимание.
Историческая микрореволюция
Историки никогда не рассматривали путевые заметки как достоверный источник для своей науки, разве что за неимением других источников при изучении античности или прошлого ойкумены за пределами западной цивилизации. С точки зрения ученого, да и обычного неученого человека, травелог не может быть источником объективной информации по простой причине. Он пристрастен, любой описанный в нем факт примеряется к заранее сформированным стереотипам его наблюдателя. В итоге вместо реальной картины мы скорее имеем картину рефлексии наблюдателя, даже если путевые дневники были значительно переработаны и расширены в результате кабинетной работы автора травелога после возвращения домой.
Тем не менее в последние десятилетия травелоги попали в разряд вполне научных источников. Слегка поменялась сама парадигма исторической науки. Случилось это полвека назад, когда в исторической науке появилось новое направление — микроистория. Суть ее можно описать коротко словами французского историка Марка Блока: «Узнать о прошлом можно, только поняв, что было в головах людей». Иными словами, классическая наука история зашла в тупик, и надо было уходить от унификации и формализации прошлого в виде истории власти, ее институтов, элит, социальных структур и прочего. А если еще проще, то пришло время взглянуть на историю с точки зрения «маленького человека» той тили иной эпохи, конкретной семьи, коллектива, деревни и т. д. Ведь история изучает или, точнее, должна изучать не только социально-экономические схемы, но и живых людей.
Фактически это был бунт на корабле истории. Начался он в 1970-е годы в научной среде итальянских историков, был поддержан немецкими историками, трудами которых была создана ставшая классикой нового исторического направления монография «Молодежь между крестом и свастикой. Реконструкция биографии как история повседневности фашизма» (биографии одного единственного солдата Йозефа Шефера, сгинувшего, как и миллионы его ровесников, на Восточном фронте).
Несмотря на критику представителей мейнстримной исторической науки, отчасти справедливой, микроистория завоевала свое, пусть пока скромное место в науке. Защищаются диссертации, пишутся монографии, в том числе такие, в которых осмысляется феномен травелога: «The Cambridge Introduction to Travel Writing» Тима Янгса, «Travel Writing. The New Critical Idiom» Карла Томпсона.
Начиная с конца 1990-х годов микроистория появилась в отечественной науке и довольно успешно здесь развивается. Российская микроистория тоже была типичной инициативой снизу, но не случайной, просто пришло ее время, запрос общества на такую науку стал слишком очевиден. Характерный пример — «Бессмертный полк», который едва ли состоялся бы, несмотря на всю поддержку этой инициативы с самого верха, если бы не желание социума иметь свою историю войны, отличную от официальной.
Соответственно, в исторической науке сформировалось расширенное понимание научного источника, формулировку которого дал тот же Марк Блок в середине 1980-х годов: «Все, что человек говорит или пишет, все, что он изготовляет, все, к чему он прикасается». Словом, все годится для понимания образа мыслей человека изучаемой эпохи и культуры, его картины мира, которая и определяет его поведение, индивидуальное и коллективное, мотивации поступков отдельного человека и масс людей.
Разумеется, сразу возник вопрос о репрезентативности изучаемого объекта. Ведь ясно, что нельзя воссоздать историю путем арифметического сложения частных микроисторий индивидов. Теоретические споры по этому поводу идут до сих пор и будут идти еще долго, но это ничуть не мешает микроисторикам заниматься своим делом, в том числе привлекать травелоги в качестве исходного фактического материала для своих умопостроений.