Александр Куприн, 1907 год:
«Гамсун не создаст школы. Он слишком оригинален, а подражатели его всегда будут смешны. Он пишет так же, как говорит, как думает, как мечтает, как поет птица, как растет дерево. Все его отступления, сказки, сны, восторги, бред, которые были бы нелепы и тяжелы у другого, составляют его тонкую и пышную прелесть. И самый язык его неподражаем — этот небрежный, интимный, с грубоватым юмором, непринужденный и несколько растрепанный разговорный язык, которым он как будто бы рассказывает свои повести, один на один, самому близкому человеку и за которым так и чувствуется живой жест, презрительный блеск глаз и нежная улыбка. Но имя Гамсуна останется навсегда вместе с именами всех тех художников прошедших и грядущих веков, которые возносят в бесконечную высь ценность человеческой личности, всемогущую силу красоты и прелесть существования и доказывают нам, что "сильна, как смерть, любовь"; и что ничтожны и презренны все усилия окутать ее цепями условности».
Максим Горький, 1928 год:
«В современной литературе я не вижу никого, равного ему по оригинальности творчества. Я думаю, что для него совершенно не важны, не интересны "школа", "стиль" и вообще все то, что влачится тенью вслед за истинным искусством, которое, точно так же, как наука, создает "вторую природу", с тем различием, что наука заботливо окружает человека "второю природой" извне, а искусство создает эту природу внутри нас. Творчество Гамсуна поистине "священное писание" о людях, писание совершенно лишенное каких-либо внешних украшений,— его красота в неумолимой и ослепительно простой правде, которая каким-то чудом делает написанные им фигуры людей норвежцев так же убедительно прекрасными, как статуи античной Греции… Рассказывая, он размышляет, но, на мой взгляд, было бы бесполезно искать, что именно хочет утвердить Кнут Гамсун. Его размышления совершенно лишены "педагогических" намерений, его мысль не подчинена никаким моральным догматам и социальным гипотезам, мне она кажется идеально свободной».
Максим Горький, 1929 год:
«Написанное мною о Хамсуне, А. Франсе мне уже неловко читать, ибо я вижу, что эти образы я одел в ризы из фольги».
Корнелий Зелинский, 1935 год:
«Сейчас интерес к его творчеству резко снизился. Ни на съезде советских писателей, ни на недавнем мировом конгрессе писателей в Париже никто даже не произнес имени Гамсуна... Уединенно живет Гамсун в своем имении, на озере Норхольм, работает в поле, правит яхтой. Впрочем, иногда, как добропорядочный буржуа, он исполняет свои "гражданские обязанности", голосуя в стортинге (норвежский парламент) за кулацко-фашистскую партию».
Илья Эренбург, 1942 год:
«Когда-то Кнут Гамсун писал прекрасные романы о любовной муке непонятых сердец, о скалах и соснах. В старости этот большой писатель стал мелким политиком. Он предал Викторию ради Гитлера. Он отрекся от бога природы Пана ради бога войны древних германцев, жаждущего кровавых жертвоприношений, Вотана. Писатель с крупным именем запросился на запятки к Геббельсу… Гамсун прославляет "новый порядок", то есть подчинение всего мира Германии, он называет англичан "трусливым и ленивым народом", а Соединенные Штаты "страной блефа". Старческое перо услужливо выписывает базарные эпитеты. Писателя Гамсуна больше нет, перед нами ничтожный плагиатор Геббельса».