фестиваль театр
Фестиваль "Балтийский дом в Москве" представил на сцене Театра имени Моссовета гвоздь своей программы — "Времена года" Донелайтиса в постановке Эймунтаса Някрошюса. Дилогия знаменитого литовского режиссера, "Радости весны" и "Благо осени", шла два вечера, зал был переполнен столичными театральными знаменитостями. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ пришел к выводу, что режиссер Някрошюс опроверг своих критиков.
Смотреть дилогию Эймунтаса Някрошюса можно было несколькими способами. Первый: слушать приподнятый голос переводчика из наушников и пытаться соотнести нравоучительные стихи литовского классика с происходящим на сцене. Второй: избавившись от технического средства, сверять театральный текст с листком-синопсисом. Третий: плюнув одновременно и на бумажку, и на приборчик, расслабиться, довериться потоку режиссерского сознания и не разгадывать смысл каждого эпизода, а просто ждать тех моментов, когда между тобой и сценой наладится интеллектуальный и эмоциональный контакт. Если бы кто-то мог просчитать эти моменты заранее, то для него существовал бы и четвертый способ: заскочить в зал минут на десять и таким образом получить свое удовольствие.
Впрочем, манипуляции с переводами вообще мало что значат для этого спектакля. Текст занимает в лучшем случае десятую часть его продолжительности. Причем текст такой, что его и сами литовцы-то без перевода понимают с трудом: лютеранский пастор XVIII века Кристионас Донелайтис (кстати, точно даже неизвестно, как он на самом деле выглядел) писал на старолитовском, да еще, говорят, под большим влиянием прусского языка. Словом, для зрителя по большому счету важно лишь то, что его поэма "Времена года" состоит из четырех частей, соответствующих этим временам, посвящена сельскому труду и народным обычаям и что режиссер Някрошюс пока инсценировал только две ее части. Причем выбрал он для начала сезоны переходные, переменчивые, неустойчивые — весну и осень.
Режиссер не задействовал в спектакле никого из прежде работавших с ним знаменитых литовских актеров, занята в основном молодежь. Вдевятером играют они селян. Мы можем только догадываться о родственных и человеческих связях между ними. Выделен один — персонаж от автора и лирический герой, можно сказать, сам пастор Донелайтис: во второй части спектакля есть эпизод, в которой этот герой окормляет деревенскую паству. А первая, весенняя часть дилогии заканчивается долгой сценой, в которой он же, раскачиваясь над подмостками на длинных качелях, закладывает угол какого-то здания. На лету выхватывает красные кирпичи из рук помощников, на лету опускает их друг на друга. Наверное, имеется в виду, что святой дух строит для людей храм.
Как всегда у Эймунтаса Някрошюса, на сцене царит аскетичный, суровый беспорядок. Декорации его спектаклей часто напоминают случайный подбор простых фактур: доски, ведра, шесты, камни на фоне небрежно морщинящихся черных кулис. Прибавьте стулья, один из которых высоко прибит к кулисе — вроде как икона в красном углу, глиняные свистульки, похожий на крест колодец-журавль в глубине сцены да висящую под колосниками платформу с пшеничными колосьями. Тем разительнее метаморфозы этого вроде бы не обработанного художественной волей грубого пространства, когда оно заполняется истовой, животной энергией людей, их пробежками и осторожными проходами под нервно меняющую ритмы музыку Миндаугаса Урбайтиса, их внезапными исступленными корчами и зонами смиренного молчания. Они умирают и оживают, превращаются в птиц, разбрасывают водяные брызги, выбирают невест, женятся, голодают и болеют, видят сны и наслаждаются явью, причем одно от другого не всегда отличишь.
Здесь голь сцены напоминает о голи земли, освободившейся от снега весной и готовой к приходу стужи осенью. Почему-то кажется, что речь идет о деревне времен послевоенного оживания, хотя для Эймунтаса Някрошюса важна, конечно, не историческая эпоха, а состояние природы, включение живых людей в общемировой круговорот стихий и сезонных ритмов. Мужчины тут в черных затрапезных костюмах поверх белого исподнего или в свитерах, женщины — в длинных темных юбках. У персонажей Донелайтиса были "говорящие" имена, обозначавшие качества людей, у Някрошюса — говорящие мизансцены. Их язык иногда кажется позабористее загадочного старолитовского. Вот как выглядит, например, последний эпизод дилогии — "Старость". Люди усаживаются за покрытый темной скатертью стол и начинают втыкать в него тонкие лучинки, а на авансцене женщина утешает горюющего главного героя. Когда частокол палочек станет достаточно густым, крестьяне отойдут в сторону, а один из сидящих за столом (в одном из предыдущих эпизодов он играл черта с красными прищепками вместо рожек на ушах) будет тянуть скатерть на себя, покуда все лучинки не упадут.
Спектакль этот герметичнее и легче, чем все последние творения Эймунтаса Някрошюса. Нет после него той глубокой и сладостной эмоциональной усталости, которую испытываешь, скажем, после "Гамлета" или "Вишневого сада". И нет во "Временах года" тех выбивающих зрителя из всех систем координат метафорических откровений, что врезались в память навсегда. Эпизоды перетекают и перепрыгивают друг в друга, не рождая подлинных кульминаций и не создавая разности потенциалов между сюжетом и театральным действием. Можно сказать, что Донелайтис стал для мастера той пресловутой телефонной книгой, поставить которую должен уметь любой крупный режиссер. Но, поставив ее, господин Някрошюс посрамил тех своих критиков, кто упрекал сумрачного литовского гения в небрежении драматургическим материалом. Мол, все равно ставит он свои фантазии, весьма далекие от сути пьес, что вообще не нужны ему никакие пьесы и их истории. Оказалось, ничего подобного, еще как нужны.