На днях стало известно, что дом моды Victoria Andreyanova объединил ДНК подиумных коллекций с концепцией городского стиля второй линии под одним брендом. Коллекции будут включать в себя кутюрные и casual chic модели и базовый ассортимент. Сообщается, что акцентом, как и прежде, останется пальто. Кроме того, Виктория Андреянова — одна из первых в российской фэшн-среде, кто включился в борьбу с коронавирусом доступным ей способом. Маски, производство которых запустила Виктория, попадут в дом престарелых в Тамбове. «Коммерсантъ Стиль» поговорил с дизайнером Викторией Андреяновой о коллекциях, униформе и профессиональном образовании.
Фото: Александр Мурашкин
Виктория Андреянова родилась в 1962 году в Москве, выпускница Московского государственного текстильного университета им. А. Н. Косыгина. Основатель и глава собственного дома моды. Переломным моментом в биографии дизайнера стала рабочая командировка в Сингапур и Индонезию в 1991 году в рамках программы обмена опытом. В 1997 году Виктория Андреянова стала художественным руководителем дома моделей, созданного на базе предприятия «Президент-Сервис» при управлении делами президента Российской Федерации. С 1997 года Виктория участвует в Неделе моды в Москве.
— Почему решили объединить две линии — Victoria Andreyanova и Parole by Victoria Andreyanova — под одним брендом?
— Мир меняется, и мы тоже не стоим на месте. Требования рынка совпали по времени с внутренним запросом на перемены. Мы видели, как клиентки миксуют вещи обоих брендов, целевая аудитория перестала быть столь дифференцированной, чтобы был смысл инвестировать в маркетинг двух брендов. Хочется меньше суеты и больше ювелирности в наших и без того трепетных отношениях с покупательницами. Вот за таким человеческим взаимодействием в рамках и вне бизнеса и есть будущее. Так чувствую.
— Коллекция весна-лето 2020 тоже получилась крайне нетипичной для вашего стиля, характеризующегося минимализмом и колористической сдержанностью. Помимо многослойности вы обратились к принтам.
— Весна-лето 2020 — этапная для меня коллекция. Я делала ее вместе с дочерью Лизой, это ее принты. Мы посвятили коллекцию моему бывшему мужу Юрию, ушедшему в 2019 году. Надо было от чего-то оттолкнуться, но жизнеутверждающего. Случайно на меня «вылился» из интернета мультфильм Гарри Бардина «Адажио». Мы всей семьей проанализировали эту историю, придумали концепт, и Лиза принялась за принты. В «Адажио» речь идет о фигурах в технике оригами, все проникнуто аскетизмом. Мы договаривались, что так и будет. И вдруг из нее «исходят» вот эти яркие принты, такая трансформация темы. В них зашиты смыслы. Если их разбирать, то можно увидеть и анатомическое сердце, которое, собственно, у Юры и не выдержало. Мне так жаль, что мы с ним так и не пришли к идеальному бизнесу. Он считал у нас деньги.
— Вплоть до последнего времени?
— Да. Жаль, что я недооценила его ресурс. Работая с его архивами, я понимаю, что, если бы я дала ему сделать то, что он хотел, может быть у нас как-то иначе все заработало. Жизнь больше, чем любовь, как оказалось.
— Сегодня мы видим, что, показывая коллекцию весна-лето, дизайнеры выводят моделей в гиперобъемных пальто, в ботфортах. То есть визуально ты уже не можешь до конца быть уверен, что это коллекция весна-лето или осень-зима. Почему это случилось и к чему приведет?
— У меня переосмысление сезонности в коллекциях произошло, когда мы вышли на международный рынок пять лет назад. В 2015 году я делала коллекцию, и мне сказали, чтобы мы ни на что не рассчитывали в ближайшие три года. Нужно просто заявиться, чтобы к тебе привыкли, и все. Но в первый же сезон мы получили своих главных байеров — японцев. То, что они заказали, помогло мне понять правила игры. Оверсайз и унисекс — абсолютно допустимая норма для международного рынка. И сейчас сотрудничество с агентством L`Appart PR в том числе подтверждает живой интерес прессы и байеров к бренду.
Фото: Александр Мурашкин
Фото: Александр Мурашкин
Когда меня спрашивают, что будет модно в следующем сезоне, я говорю: что мы сделаем, то и будет мода. Трендов куча. Можно ими жонглировать и получать совершенно новый образ. Сейчас все в зоне не фасона как такового, а стилистики — как вы сочетаете и снимете лукбук. Сезонность во времена глобального потепления размыта. Вещи в коллекции используются как некий набор инструментов, из которых ты должен слепить образ. Иногда типаж модели определяет посыл, и очень многие идут на это. Возьмешь блондинку — одна история, другое дело из Мюнхена какая-то модель интересная, не похожая ни на кого — тебе даже придумывать в одежде ничего не нужно, она сама все сделает.
— Какой подход вам ближе?
— Интеллектуальный, чтобы было интересно и про человека.
— Ваше ДНК и так далеко от рюшечек и оборочек, но вы решили сделать еще и унисекс.
— Да, впервые в коллекции весна-лето 2020 года мы сделали оверсайз и унисекс специально. Разработкой занималась моя дочь, которая училась в Антверпене. Мой деконструктивизм, формы, объем и минимализм вполне дружат с мужским стилем.
— Я как-то была на выпускном показе факультета дизайна одежды Королевской академии изящных искусств в Антверпене, там совершенно не чувствуется, что это какой-то выпуск. Кажется, что это уже готовые дизайнеры.
— Они сильные. Люди, которые там учатся, показывают максимум, на что они способны. Потом идет откат. Начиная работать в модных домах, они вынуждены возвращаться к нормальным вещам через ломку. Инъекция креатива, которую они получают в академии, еще долго работает. Поэтому их с удовольствием берут на серьезные позиции.
— Да, Демна Гвасалия, дизайнерский дуэт Nina Ricci. Много уже современных имен вышло оттуда.
— Эти имена и окрыляют студентов Антверпенской академии, хотя учиться там безумно сложно.
Фото: Александр Мурашкин
Фото: Александр Мурашкин
— Почему?
— Как профессор текстильного университета и человек, знакомый с методиками, должна сказать, что это безжалостная система. У нас душевнее относятся к студентам: «Ой, жалко, такая девочка хорошая, беременная, а вот мальчик, один в группе, пусть будет, а то кто будет манекены носить?» Там этого нет вообще: мальчик, девочка, беременная, не беременная, какие у тебя жизненные обстоятельства — никого это не волнует. Есть работа. В принципе это правильно и по жизни пригождается. Они считают: если ты не справляешься эмоционально с учебой, то ты не должен быть в этом бизнесе. На этом основании они могут уволить. Поэтому я очень боялась за Лизу, потому что она человек, выросший в абсолютной любви, балованная, крестная дочь Кати Стриженовой. Я думала, она не выдержит. Но она прошла эту школу и даже передо мной не распускала нюни, когда я приезжала, а наоборот, концентрировалась и еще приводила меня к подругам-однокурсницам помогать, кому обметывать, кому клеить. Я туда ехала, как на работу. Одна девочка делала японский костюм, меня предупредили, что надо в Москве китовый ус найти и привезти его. Я здесь всех на уши поставила, как мне его экспортировать. Эта цеховая сплоченность, хотя они каждый за себя, дает профессиональное чувство команды. Но сочувствия ты там не дождешься, они, наоборот, еще утопят. Я считаю, что победа Лизы на проекте «Подиум» произошла именно благодаря этой эмоциональной школе, которая заставляла ее концентрироваться и делать.
— Что для вас остается самым интересным в профессии до сих пор?
— Работа с формой — овесайз и не оверсайз. Например, моя сестра Катя Стриженова оверсайз не любит. Она как девушка с большим размером груди просто не справляется с этим. Оверсайз ей подходит для кэжуала, но когда она должна представительно выглядеть на работе, ей нужно «оформиться» по фигуре, и это тоже для меня сверхзадача. Потому что я не должна нарушить своего ДНК…
— Вы до сих пор ее стилизуете?
— Да, конечно.
— Есть еще какие-то другие медийные герои, которых вы стилизуете?
— Есть. Например, певица Zivert.
— Расскажите, как за последние 30 лет менялись запросы работающих женщин в России? Что они хотели в 90-х?
— Все мы, я имею в виду работающих женщин средних лет, вышли из Советского Союза, из эпохи дефицита. Когда начались 1990-е и появились первые возможности, то женщины стремились компенсировать все, что недополучили в юности,— отсюда эта безудержная тяга к «наряжательству». По мере того как женщины постигали бизнес-процессы, стали разговаривать на иностранных языках, управлять компаниями и богатеть, появилось другое отношение к одежде и к себе прежде всего.
— Насколько мне известно, среди ваших клиенток есть женщины, которые работают в правительстве. Какой у них запрос?
— Брючные костюмы, сорочки, минималистичный гардероб. Запрос на то, чтобы это было удобно и можно было дышать. Раньше был пул клиентов, которые заказывали костюм — «вторую кожу». Сейчас этого нет, люди стали ценить оригинальный крой даже внутри классического костюма. Если ты применяешь какой-то прием, который сделает этот костюм нестандартным, это приветствуется. Брючный костюм был всегда в моем ДНК, я исследовала эту тему на протяжении многих лет. Сейчас у меня в работе — мужской смокинг, но оверсайз, с шалевым низким воротником на одной пуговице, в духе 80-х, совершенно нестандартный в плане ткани (мохер со льном, еще и в джинсовом подвываренном варианте). Я очень люблю сочетание несочетаемого с давних пор. В первый раз я поехала на салон тканей в 1994 году. В изменении отношения к русским за рубежом, я считаю, есть и моя лепта. Сначала меня даже не пускали на стенды тканей от-кутюр, Россия ассоциировалась с мафией, и мы тяжело воспринимались на международных салонах. Постепенно мы становились друзьями и подтверждали свою платежеспособность и организованность. Это тоже большая работа.
Фото: Александр Мурашкин
Фото: Александр Мурашкин
— Вы сами брючный костюм часто носите?
— Я 90% времени ношу брюки. С годами для меня стало самым важным не задумываться над тем, в чем я. Во-первых, это тренд, во-вторых, если мы покупаем удачную рубашку, то их должно быть полдюжины. Если тебе подходят эти кроссовки, то ты их должен иметь две пары в разных цветах, чтобы это закрывало все потребности. Все знают про Марка Цукерберга, у которого в шкафу висят одинаковые футболки и худи. Эпоха потребления своей неуемностью подтолкнула людей, у которых все есть, к такому выбору. Выбор без выбора. Человек не хочет даже думать о постоянном выборе одежды с утра. Такое отношение к одежде, на мой взгляд, будет прогрессировать.
— В сторону униформы?
— Да, в сторону собственной, подходящей тебе по статусу и профессии униформы.
— Вы создали большое количество вариантов униформы для разных компаний в нашей стране (например, для «Аэрофлота» и РЖД).
— Да, поэтому я об этом и задумалась. Я хочу дать «рецепт», а внутри этого «рецепта» еще должно быть разнообразие. Что мы понимаем под яркой индивидуальностью сегодня? Уж не платье точно, а то, что мы транслируем, о чем говорим и какие дела делаем.
— По каким модным законам существует униформа, скажем, стюардесс и служащих в отеле?
— По тем же самым. Когда я приступаю к какой-то униформе, я делаю мудборд. Мне нужно вдохновение так же, как и при создании коллекции. От компании приходит техническое задание, у каждой есть своя специфика. Например, в Третьяковской галерее сотрудники не должны были быть «главным экспонатом на выставке Ван Гога». При этом я понимала, что нужно учитывать возраст, социальную группу смотрительниц, разнофигурность. Они должны раствориться в зале, а сама форма должна быть про достоинство. Эти люди свою работу оценивают как некую миссию, многие шли на пенсию с мечтой работать смотрительницей. Например, она всю жизнь проработала главным бухгалтером, но у нее была такая мечта. В основном это же наполненные идеями женщины.
Если говорить об униформе, я вообще хотела одевать страну, это было моей установкой еще с учебы. Мне интересны масштабы — работать над коллекцией, а потом тиражировать. Поэтому униформа наиболее близка моим идеям. Эпоха дефицита воспитала во мне навыки, как из ничего делать что-то. А это очень близко к бюджетам, выделяемым на униформу. Обычно за небольшие деньги ты должен выжать максимум и создать образ, который бы был оригинален и соответствовал имиджу компании. Когда начинаю работать с формой — это опять же не про фасон, а про месседж компании. Моим первым заказом была униформа для отеля Ararat Park в 1999 году.
— И какой был запрос для этой униформы?
— Они не хотели обслуживающего персонала, а хотели позиционировать своих сотрудников как партнеров клиентов отеля. Для женщин предполагалась прямая юбка.
Фото: Александр Мурашкин
Фото: Александр Мурашкин
— Что может быть проще?
— Да, но директор отеля отверг мой вариант, «потому что он не секси». Я ему ответила: «Так нам и не надо секси же». А он и говорит: «Нет, нам надо секси, но чтобы никто не понял, что это секси». Мой девиз оттуда и пошел: моя клиентка должна быть одета лучше всех, но никто ее не должен заподозрить в том, что она нарядилась. Не могу не сказать про такую боль всех дизайнеров, как федеральный закон 44 «О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд», который в общем-то сводит разработку униформы при наличии тендеров практически к нулю. Ты разрабатываешь прекрасный продукт, а потом какой-то недобросовестный подрядчик берет твои модели и убивает дешевыми тканями, нитками и отшивает в самом плохом месте, потому что для него это только бизнес.
— То есть заведомо получается некачественный продукт, который подписан твоим именем.
— Да, мы с появлением этого федерального закона практически ушли с рынка униформы. Сейчас занимаемся формой только тогда, когда понимаем, что можно изменить ситуацию и осуществлять авторский надзор будем мы.
— Какие заказы ваш модный дом отшил полностью?
— Например, униформу для метро. Но сейчас мы не можем обеспечить самую низкую цену по этому закону. Я хочу добиться, чтобы авторский надзор оставался за мной.
