выставка искусство
В Музее им. Пушкина открылась выставка графики Александра Шевченко (1883-1948). Хранящиеся в фонда ГМИИ работы художника дополнены на выставке работами из собрания галереи "Ковчег" (соорганизатора экспозиции) и пары частных коллекций. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В послужном списке Александра Шевченко участие в дюжине во всех отношениях крупных выставок, от "Мира искусства" до бравурных, но безликих экспозиций середины 1930-х (с названиями вроде "Передовые художники — советскому колхозу"). Каждая выставка — очередной этап творческой эволюции, что для тех времен неудивительно; удивительно, сколько этот человек успел перепробовать: "Голубая роза", "Бубновый валет", символизм, сезаннизм, кубизм, лучизм и т. д. И почти все эти пункты увлечений представлены в 87 акварелях и карандашных рисунках, которые оказались на выставке.
Понятно, что главным впечатлением остается поразительная неровность. Прелестные маленькие акварельки времен парижской учебы (1900-е), потом довольно неожиданно — абсолютно судейкинская колористика, затем встреча с Фальком, Ларионовым и Бурлюком — и вот уже молодой художник Шевченко поплыл по течению авангарда. Разумеется, плыть по течению не всегда самый выгодный для художника путь, тем более если качество самих работ в итоге тоже удивляет неровностью. Есть на выставке несколько рисунков сепией (опять парижских, 1900-х годов), которые выдают довольно тонкое владение изящной и "вкусной" линией. И есть уже 20-х годов карандашные наброски, которые утверждают в таком мнении. Но при том — уйма рисунков, где вместо по-французски изящной легкости линии бросается в глаза только нешуточная борьба со стихией штриха. Приемы штриховки и растушевки от листа к листу варьируются, но вне зависимости от того, какой из них выбран, светотень художнику то удается, а то не удается совсем — и какой-нибудь приморский вид Батуми превращается в унылое нагромождение почти по-детски "закаляканных" пальм.
В атмосфере графики Шевченко, такой, как правило, комнатной и негромкой, очень трудно вообразить себе художника таким, каким он предстает в своих программных заявлениях вроде: "Нам надо сперва подойти к природе, к жизни, отбросив свои 'я', раствориться в них... И тогда это будет... искусство эпохи, искусство монументальное". То есть можно, конечно, поднатужиться и увидеть в акварелях с ладонь и блокнотных карандашных зарисовках эпохальность и даже монументальность. С меньшей натугой это можно увидеть в монотипиях, где уже и формы обобщены, и колорит по-особому величав. Но на непредвзятый взгляд во всех рисунках больше все-таки не эпохальности, а как раз минутности, непосредственного — и, что ни говори, очень личного — переживания текущего момента.
Случайно зарисованная улица провинциального французского городка. Новая прическа жены. Армейские будни. И в этом же ряду — знакомство с Ларионовым. Увлечение беспредметностью, такое же субъективное и такое же минутное (не в смысле физической продолжительности, а в смысле явной конечности): увлекся--понравилось--надоело--бросил... Не хочется спекулировать на тему того, насколько удобно Александр Шевченко себя чувствовал в довольно-таки наэлектризованной интеллектуально среде ВХУТЕМАСа и ВХУТЕИНа или среди склонных к отвлеченному мышлению коллег по объединению художников "Маковец". Но во всяком случае, удивительно легко его себе представить тихим стареющим живописцем, почтенным, но не то чтобы знаменитым, которого начальство и более пронырливые коллеги передвигают как шахматную фигуру. А ему все равно. Отправят работать над животрепещущей темой "Электрозавод в борьбе за первую пятилетку" — пойдет работать. Поручат создать полотно "Девушки нашей страны" для выставки "Индустрия социализма" — сделает. Не из беспринципности, но и не от большой любви к электрозаводам и пятилеткам. И не только из-за того, что деньги нужны. В лице Александра Шевченко нарождающийся советский соцреализм нашел настоящее сокровище — покладистого, гибкого и умелого художника, склонного увлекаться и пробовать; такая симпатичная разбросанность и некоторая артистическая бесхарактерность парадоксально оказались в суровой ситуации 1930-х куда более востребованными свойствами, чем вся угрюмая упертость авангарда.