фестиваль театр
Сегодня в Центре имени Мейерхольда в рамках театрального фестиваля NET будет показан спектакль "В стране далекой". Автор — французский драматург Жан-Люк Лагарс. Режиссер — Гинтарас Варнас. Обоих, очень известных в своих странах, московским зрителям еще предстоит для себя открыть. Накануне гастролей ГИНТАРАС ВАРНАС ответил на вопросы обозревателя Ъ и арт-директора фестиваля РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
— Вы же один раз уже были в Москве на гастролях?
— Это был кукольный спектакль. Мы играли с куклами во времена вашей перестройки и нашей революции, показывали политическое кукольное шоу. Нас пригласили поработать совместно со знаменитым американским театром "Брэд энд Паппет", который тогда приехал в Москву на фестиваль. Но они тут устроили такой праздник дружбы народов, что мы сразу убежали оттуда, сказав, что не хотим про дружбу народов играть. Мы вышли с куклами на Арбат и играли для прохожих. В общем, вместо "Брэд энд Паппет" был бред сивой кобылы.
— Почему в Литве так много хороших режиссеров?
— Для меня это тоже вопрос. И довольно грустный вопрос.
— Вы не патриот?
— Просто большая конкуренция, уже неприлично почти. С другой стороны, это и радостно: вокруг не какая-нибудь мура, а умные, талантливые люди. Вот в Латвии или Эстонии нет такой потребности в театре, как у нас. Литовцы — очень театральный народ. Все дело, очевидно, в католической традиции. Латыши и эстонцы — протестанты. А католичество и театр очень связаны между собой, да прибавьте сюда мощные языческие традиции. Някрошюс уж точно язычник.
— Кто для вас является воплощением литовского театра из старшего поколения?
— Все так быстро меняется в последние годы. Вот был, скажем, Мильтинис, его весь Советский Союз знал. Но сейчас он уже никого не волнует, кроме тех, кто с ними работал или кто изучает историю. А вот тот же Някрошюс — действительно как флагман во главе нашего театра.
— Вы ставите все время классику. Почему вдруг взялись за пьесу француза Жана-Люка Лагарса "В стране далекой"?
— Мне все время один продюсер совал современные пьесы, доканал совсем. Вот и эта так же ко мне попала. Я прочитал в тот же вечер, от первой до последней страницы и сказал: беру. До этого он мне совсем другое предлагал, Равенхилла например. Это популярно, модно, но шопинг энд факинг мне уже неинтересны. Не сами процессы, конечно, а драматургический феномен. В классике всегда есть судьба, чувства. А социологические проблемы пусть анализируют на телевидении.
— Лагарс хоть и современный драматург, но его уже нет в живых. Вы с живыми драматургами работали когда-нибудь?
— Нет. В драматическом театре — нет.
— "В стране далекой" — последняя, предсмертная пьеса Лагарса о прощании человека с жизнью. Вы что-то личное вкладывали в постановку?
— Не скажу что, но очень много. Даже, наверное, слишком много.
— Как восприняла публика коллизию пьесы? В частности, то, что главный герой пьесы — гей?
— Нормально восприняла. Мы должны были этим летом ехать на Авиньонский фестиваль, который потом отменили. Но накануне к нам приезжали французские журналисты. И один из них признался, что его очень удивило то, как мы разобрались с "голубой" темой. Во Франции есть две тенденции при постановках Лагарса: либо эту тему затушевывать всеми силами, либо, наоборот, подавать очень демонстративно, агрессивно, в духе гомосексуального китча. Странно, сказал он, что в этом маленьком городе вы говорите про все эти вещи как о чем-то само собой разумеющемся. Но я во время репетиций думал вообще не об этом, а о том, как это все воспринял бы Лагарс. Надеюсь, что ему понравилось бы. Хотя поначалу было тяжело. Когда мы эту пьесу прочитали впервые на труппе, у всех в глазах было написано: ну все, это полный финиш. Руководство театра было просто в ужасе. Одна актриса позвонила и сказала: зачем мы будем играть что-то такое из жизни зверят? Меня это ужасно обидело. Но потом все встало на свои места, и они сами удивлялись, как это сразу не поняли, что это не подделка, а настоящая драматургия.
— В последние сезоны вы стали много работать в опере. Чем она вас привлекает?
— Некоторые режиссеры говорят, что драма — для сердца, а опера — для денег. Но мне очень легко и интересно в опере. С одной стороны, там больше ограничений, но с другой — больше выразительных средств. Оперу не возьмешь, как пьесу, и не порежешь на кусочки. Но я ведь и не всякую оперу ставлю. Я не стал бы, например, работать над "Тоской" или "Травиатой", хотя это очень красивая музыка. Но я не понимаю, про что там идет речь. А вообще оперу люблю с детства. Оперный театр был рядом с нашим домом, и я туда подростком каждый вечер бегал. Все оперы знал наизусть.
— Сначала куклы, потом драма, теперь опера. Какой из театральных жанров вам все-таки ближе всего?
— Все вместе. Я действительно люблю работать с куклами. Собираюсь делать оперу с куклами, две оперы Монтеверди.
— А у кого вы учились?
— Начинал у Йонаса Вайткуса, заканчивал у Римаса Туминаса. Но вообще я, можно сказать, в театр попал случайно. Я должен был стать орнитологом...
— Кому должен?
— Самому себе. Подростком я зимой ходил в театр, а летом ездил на болота, искал гнезда, кольцевал птиц. И до сих пор езжу кольцевать, по полторы тысячи птиц за сезон выходит. Все знают, что летом я не репетирую, а уезжаю в леса. И чем старше становлюсь, тем больше мне это дело нравится.
— А в чем смысл кольцевания?
— Это своего рода коллекционирование. На кольце написано, что эта птица из Литвы, и ее номер. Если кто-то находит птицу или видит ее в бинокль, то сообщает в центр кольцевания. Я вот в прошлом году получил 26 таких откликов. Так изучают миграцию птиц, но не это главное. Вот ты подержал в своей руке столько-то птиц и отпустил. Понимаете, это как огромная семья получается...