На вопросы «Огонька» отвечает ведущий научный сотрудник Научно-исследовательского центра публичной политики и государственного управления Института общественных наук (ИОН) РАНХиГС Сергей Беспалов
— Сергей Валерьевич, март 1985-го — это веха в истории страны, точка отсчета?
— С учетом того, что все последующие события, вплоть до краха СССР, тотального кризиса в экономике и власти в начале 1990-х, были прямым следствием так называемых горбачевских реформ, приход нового генсека к власти можно считать точкой отсчета нового периода советской истории. Если хотите, то точкой отсчета тех самых реформ. Правда, если мы говорим о реформах, то такое понятие, как «точка отсчета», будет весьма и весьма условным: реформы — это длительный процесс, не всегда имеющий четкую дату начала. Ведь попытки трансформировать советскую экономику предпринимались и до 1985 года. Например, еще в 1982 году Юрий Андропов поручил группе, как тогда говорили, «ответственных работников ЦК КПСС», в том числе Михаилу Горбачеву и Николаю Рыжкову, подготовить предложения по экономической реформе. Год спустя начали эксперимент: в ряде отраслей и на некоторых крупных предприятиях зарплату увязали с прибылью, причем предприятия сами могли устанавливать цены и разрабатывать образцы продукции. Это был первый вариант последующего «хозрасчета». На 1984 год был намечен пленум ЦК по вопросам научно-технической политики, но помешала смерть Андропова. Если посмотреть еще раньше, то и в последние годы пребывания Леонида Брежнева у власти тоже были запущены инициативы преобразований в ряде сфер экономики, в том числе и в сельском хозяйстве.
— Все, получается, упирается в экономику. Она совсем не работала?
— Если экономика демонстрировала ежегодный прирост ВВП, вряд ли такое определение как «совсем неработающая» к ней применимо. Проблема в том, что темпы роста постоянно снижались, и власть искала способы, как совместить несовместимое, взяв лучшее из обеих систем — социалистической и капиталистической. Вопрос стоял так: как сочетать государственное управление экономикой (госсобственность на средства производства и партийная вертикаль власти) с отдельными рыночными элементами (заинтересованность участников хоздеятельности в результатах их труда)? Удачной комбинации найти так и не удалось, но пытались. Причем неоднократно: в первый раз — еще во времена нэпа, потом после смерти Сталина, особенно в тот недолгий период, когда первым человеком в государстве был Георгий Маленков, затем была реформа Косыгина, потом упомянутый выше Андропов. Со времен нэпа все последующие преобразования в экономике делались «в рабочем порядке» без широкого обнародования таких планов. Горбачев провозгласил целый курс на масштабные преобразования — сначала в экономике, а потом и в политике, культуре и других сферах жизни. Так что по масштабам задуманного он — новатор. Весь вопрос, как оценивать его приход к власти и все, что за этим последовало...
— И как оценивать?
— Мне кажется, что при всех очевидных достижениях политики «перестройки — гласности — ускорения» ни Горбачев, ни его окружение оказались не в состоянии справиться с реформами и управлением страной. Это не значит, что они были менее квалифицированными руководителями, чем их предшественники, просто, что называется, замах был слишком широк. Одно дело — руководить системой, где движение происходит по наезженной колее, и совсем другое — пытаться поменять колею, перетащив всю гигантскую махину. Поначалу у Горбачева, судя по всему, не было намерений проводить масштабные реформы, он лишь хотел «отреставрировать фасад» существующего строя. Но по мере того, как экономические преобразования буксовали, а часть их и вовсе оказалась контрпродуктивной, наверху решили, что неудачи в экономике следует компенсировать достижениями в иных сферах. Возникла «гласность», потом изменился тон в диалоге с Западом, затем началась масштабная «перестройка» — передача властных полномочий от партийных структур государственным. Итогом, однако, стала полная разбалансировка системы и ее крах.
— С марта 1985 года в обиход вошло новое слово — «ускорение». Сегодня его часто поминают…
— СССР проигрывал Западу в темпах экономического развития. Советский ВПК был передовой отраслью экономики, где были собраны лучшие кадры и технологии, но высокий результат был достигнут за счет перенаправления всех ресурсов преимущественно в этот сегмент. Остальные сектора экономики поддерживались государством, что называется, «на плаву», производили товары, которые потом даже экспортировали (в социалистические и развивающиеся страны) или продавали на внутреннем рынке, но чем дальше, тем больше увеличивался разрыв в количестве и качестве произведенного в СССР и на Западе нестратегического продукта. Власть захотела выправить крен. По ее мнению, сделать это можно было за счет ускоренного внедрения достижений научно-технического прогресса, новых подходов по части организации трудового процесса, наращивания госинвестиций (как их тогда называли, «централизованных капиталовложений»), прежде всего в машиностроение. Это должно было ускорить темпы роста во всех секторах экономики. Планировалось также повысить и трудовую дисциплину. В первую очередь искоренив пьянство (знаменитая антиалкогольная кампания).
— Помешал обвал цен на нефть?
— Падение цен на нефть на мировых рынках стала ощутимым ударом по советской экономике: если к 1980 году цена на черное золото была 35 долларов за баррель (93 доллара в ценах 2000-х годов), то к 1986 году она упала до 10 долларов (около 20 долларов в ценах 2000-х годов). Политбюро, возглавляемое уже на тот момент Горбачевым, просчиталось, уверовав, что высокие цены на нефть — это навсегда. Потому-то падение последних и стало таким шоком. Но и это еще было не катастрофично, достаточно было бы запустить грамотную финансово-экономическую политику. Главное — изменить объемы бюджетных расходов, запланированные из расчета высоких цен на нефть. Но это не было сделано! Более того, давление на бюджет усилили, запустив антиалкогольную кампанию и тем самым сократив поступления от еще одного главного источника доходов — продажи спиртного. Власть сама себе наступала на больную мозоль: увеличила расходы на модернизацию машиностроения при сократившихся в разы поступлениях от продажи нефти и алкоголя. Бюджет оказался разбалансирован.
— Можно ли выявить реперную точку, когда процесс разбалансировки системы стал необратим?
— Сложно назвать момент или событие, которое бы стало решающим в крахе системы. Каждое из действий внесло свою лепту. Сначала искусственное создание растущего дефицита бюджета. Об этой стартовой точке, приведшей в итоге к краху страны, писал Егор Гайдар в своей книге «Гибель империи». Но это лишь одна из причин. Процесс не был одномоментным. Разбалансировку бюджета сопровождало расшатывание идеологических основ системы. Политика гласности должна была смягчить чрезмерную жесткость советской идеологии, стать каналом обратной связи между властью и народом, но результат оказался иным. Он и не мог быть другим, потому что в идеократическом режиме (хотя тоталитаризм к тому моменту давно канул в Лету), где роль государственной идеологии неоспорима и является цементирующим звеном системы, уничтожение идеологии ведет к разрушению последней. Я не берусь обсуждать сейчас качество идеологии, важен сам принцип: если система держалась на недоговоренностях и кое-где на лжи, то, выявив ложь и убрав недоговоренности, сломали и систему. При этом маятник качнулся в противоположную сторону, да так и застыл: в советском строе отныне находили одни недостатки, а в западном — одни достоинства (полные прилавки, высокие зарплаты, свободы разного рода). Адекватная оценка исчезла. С той же яростью, с какой раньше бичевали «язвы капитализма», стали развенчивать «мифы социализма». И еще момент, мимо которого нельзя пройти,— реформы госпредприятий 1987–1988 годов. Тогда трудовым коллективам были предоставлены полномочия по выборам директоров и распределению прибыли. Иными словами, они получили право практически все заработанные деньги пускать на зарплату, а не на развитие. Что и было сделано. Но рост зарплат и денежной массы не сопровождался увеличением объемов товаров. В условиях госрегулирования цен это привело к так называемой подавленной инфляции, проявившейся в пустых полках в магазинах. Тотальный дефицит конца 1980-х — начала 1990-х годов — следствие такой политики.
— Насколько желание перемен у их авторов опиралось на понимание того, что следует делать, на наличие четкой цели, плана, стратегии?
— Андропов еще в 1983 году сказал, что «мы не знаем общества, в котором живем» (в оригинале эта цитата звучит так: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общества, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным методом проб и ошибок».— «О»). Начинать надо было с этого — с изучения общества. Прежде чем затевать реформы, следовало понять, с чем (кем) власть имеет дело. Горбачев и его команда понимали, как функционирует партийная вертикаль, но они не до конца представляли, как устроены экономические механизмы, какие существуют ограничения по их реформированию в сфере политики и идеологии, к каким последствиям может привести их нарушение. Можно ли считать концепцию ускорения полноценной стратегией? Конечно, нет. Там были лишь намеки на концепцию, но целостное видение проблем советской экономики или отсутствовало, или было искажено. Дальше, по мере того как пробуксовывали и рушились экономические преобразования, власть стала компенсировать потерю своего рейтинга за счет ускорения внутрипартийных и административных реформ, выстраивания любой ценой отношений с западными партнерами и т.д. На этом этапе уже и намеки на стратегию отсутствуют.
— Какие, по-вашему, выводы сделала власть? Если смотреть на набор применяемых сегодня средств, складывается ощущение, что основной вектор — сохранить сложившуюся систему, обеспечить стабильность. Но обеспечит ли это устойчивость?
— Власть, безусловно, извлекла немало уроков и из событий последних лет существования СССР, и из первого десятилетия истории «новой России». Прежде всего это внимание к макроэкономическим вопросам, ответственная (и, возможно, даже слишком жесткая) бюджетно-финансовая политика. В более общем плане — это понимание того, что не следует одновременно проводить слишком много реформ в разных областях. Это, конечно же, гораздо более прагматичная и жесткая внешняя политика. Это, наконец, осознание того, что представители гуманитарной интеллигенции (на которую в свое время в значительной степени пытался опираться Горбачев) — не лучшие советчики по вопросам формирования государственной политики. До 2008 года стратегия была простой: обеспечение макроэкономической стабильности, ограниченные меры по защите внутреннего рынка в интересах отечественных производителей, которые сумели частично загрузить простаивавшие в 1990-х годах производственные мощности (восстановительный рост), а затем — привлечение инвестиций, прежде всего иностранных, для обеспечения экономической модернизации. Последний и он же ключевой пункт этой программы оказался под большим вопросом после начала мирового кризиса 2008 года и одновременно ухудшения отношений России с Западом; после начала украинского кризиса несостоятельность надежд на иностранные инвестиции стала совершенно очевидной. А запустить внутренний инвестиционный процесс пока так и не удалось. При этом многие ключевые российские компании (как госкорпорации, так и частные предприятия) вполне устраивает сложившаяся ситуация, а значит, «спрос на реформы» со стороны тех, чей голос крайне весОм при выработке экономической политики, на самом деле отсутствует. Сможет ли изменить что-либо новое правительство — покажет время.