Ежегодно, по данным МВД, в России пропадает более 120 тыс. человек, 23 тыс. из которых — дети. Большинство из них выходят на связь сами или их находят специалисты. Огромный вклад в поиск пропавших вносят волонтеры поисковых отрядов. Как организована работа отряда «Лиза Алерт» по поиску детей в Пермском крае, рассказали региональный представитель объединения Антон Бояршинов и руководитель профилактического направления одноименной школы Ольга Соколова.
Фото: Максим Кимерлинг, Коммерсантъ
Фото: Максим Кимерлинг, Коммерсантъ
— У отряда «Лиза Алерт» несколько направлений работы, в том числе и поиск пропавших детей. Исходя из практики работы подразделения в Пермском крае, сколько из них реально заблудились, потерялись, а сколько просто ушли из дома?
Антон Бояршинов: В 2019 году в Прикамье мы отработали 28 заявок, касающихся пропажи детей. Но это исключительно отрядная статистика. Сколько заявлений о пропаже несовершеннолетних поступило в полицию, я сказать не могу. Если говорить о нашей практике, то подавляющее большинство заявок в масштабе страны касается, строго говоря, не пропавших детей, а задержавшихся. Например, ребенок не пришел вовремя из школы, а его телефон сел или потерялся. Такие, как правило, находятся в течение нескольких часов. Сразу скажу, мы не принимаем заявку, если нет обращения в полицию. Это касается как детей, так и взрослых. Также мы не беремся, например, за случаи, когда ребенок в результате семейных разборок ушел куда-то с родителем, который не лишен родительских прав. Поиск организовывается, когда он действительно может оказаться в беде. Интересно, что из неблагополучных семей заявок практически не поступает. Часто там не видят проблемы, если ребенка нет дома даже в течение нескольких дней. Если говорить об ушедших из дома, так называемых бегунках, то это примерно 60% заявок. Среди них есть несколько категорий: это дети, которые убегают уже не в первый раз, и ушедшие впервые. Последние часто просто боятся возвращаться домой из-за какой-нибудь малозначительной причины, например полученной двойки или потерянного телефона. Как правило, поиски бегунков заканчиваются положительным результатом.
— А есть какая-то специфика при организации их поиска? Кого проще найти: ребенка, который действительно потерялся, или который ушел из дома?
А. Б.: Это совершенно разные виды поиска. Если речь идет об убежавшем из дома, то мы ищем на вокзалах, в торговых центрах, «отрабатываются» друзья человека. В отличие от поиска реально пропавшего человека, при розыске бегунка мы категорически не приветствуем размещение ориентировок, особенно в соцсетях. В подавляющем большинстве случаев ушедший из дома ребенок будет находиться в том районе, который ему знаком. Он знает укромные места, где можно спрятаться, переночевать. Если данные о его поиске распространяются в сети, он прекрасно это видит и пытается уйти дальше, в итоге зона поисков расширяется. В незнакомом районе человек подвергается гораздо большей опасности. Недавно в Перми мы нашли ребенка, который пропал в Москве. И он бежал как раз от распространяемой информации.
Ольга Соколова: И еще один важный момент: все мы заинтересованы, чтобы найденный ребенок потом смог нормально жить. Ему еще ходить в школу, общаться со сверстниками и взрослыми. Дети, которые возвращаются домой, часто хотят забыть о произошедшем. Но люди, которые видели информацию о пропаже, начинают тыкать пальцем, напоминать ему об этом. Да и в соцсетях часто всякие «диванные эксперты» пишут нелицеприятные комментарии относительно обстоятельств ухода ребенка или, например, его родственников.
— Правда ли, что эффективность поиска зависит от быстроты обращения в отряд? Какие первоначальные действия совершаются после получения заявки?
А. Б.: Алгоритм «запуска» детской заявки четко регламентирован. В течение трех минут она должна быть принята в работу, а уже через сорок минут координатор и инфорг должны собрать всю информацию о пропавшем. Прежде всего это данные от заявителя: кто пропал, примерно где, во что он был одет, что предшествовало этому событию? Чем больше информации мы получим, тем проще принять решение о направлениях поиска. И чем быстрей поступает заявка, тем больше шансов на успех. Например, если ребенок пропал в лесу и заявка поступает в первые сутки, то вероятность, что он будет найден живым, 90%. Если во вторые, то она снижается до 50%.
— Отряд «Лиза Алерт» изначально специализировался на лесных поисках. Где чаще теряются люди: в городах или за пределами населенных пунктов? Если говорить о ребенке, сколько он в среднем сможет один протянуть в лесу?
А. Б.: Сейчас на городские поиски приходится примерно 70% заявок. Город — агрессивная среда, да и чисто статистически вероятность потеряться там больше. Рост лесных заявок совпадает с ягодно-грибным сезоном. В Прикамье это примерно с середины июля и до конца октября. Надо сказать, что в Уральском и Сибирском регионах люди теряются в лесах гораздо реже, чем в Средней полосе, хотя лесов в ней меньше. Видимо, мы не так оторваны от природы, первичные навыки безопасного нахождения в лесу у большинства здешних людей есть. Ну и грибной неурожай прошлым летом свел такие случаи к минимуму. Время, которое ребенок может продержаться в лесу, зависит от многих факторов, прежде всего от погодных условий, перепада температур и его подготовки. Например, прошлым летом в Омской области двухлетнего ребенка нашли только на третьи сутки. Он стоял по колено в болоте, но ничего страшного с ним не случилось. В одном из северных регионов пропавшую девочку искали почти месяц. Но она была с раннего детства приспособлена к жизни в диких условиях, знала, чем можно питаться, а чем нет. Кроме того, с ребенком была собака, которая грела ее. В большинстве случаев причина гибели в лесу — именно гипотермия.
Как показывает практика, летом в теплую погоду нахождение ребенка в лесу в течение двух-четырех дней некритично для его здоровья. Согласно нашим алгоритмам, лесная заявка имеет статус срочной в течение семи дней. То есть считается, что, проводя активные поиски на месте, мы, скорее всего, найдем человека живым.
— Одно из подразделений отряда — «Школа „Лиза Алерт“», которая занимается просвещением детей и их родителей в вопросах безопасности. Но согласно образовательным стандартам, школьники должны изучать их в рамках курса ОБЖ. Насколько, на ваш взгляд, эти программы соответствуют реальности?
О. С.: То, что написано в учебных пособиях по ОБЖ, реальности практически не соответствует. Возьмем учебник для третьего-четвертого класса. Там есть целая тема, которую можно условно назвать «Как не заблудиться в лесу», где авторы пытаются рассказать об ориентировании на местности. Они предлагают определять направление на север по мху на деревьях, особенностям их кроны, форме муравейников. В общем, всеми теми способами, которые на практике абсолютно неинформативны. Особое внимание в учебнике уделяется компасу. Школьнику предлагается выйти на пригорок, найти ориентир, взять на него азимут и идти не сворачивая. Какой в этом смысл, если заблудившийся человек не понимает, откуда он пришел, не говоря уже о том, какой ориентир он должен искать! Научить пользоваться компасом по учебнику нереально, нужно совмещать это с практикой.
А. Б.: Из-за распространения гаджетов не только дети, но и некоторые взрослые думают, что компас работает по принципу GPS — куда стрелка показывает, туда и нужно идти. В практике отряда «Лиза Алерт» зафиксирован случай, когда человек шел по стрелке компаса строго на север и вышел из зоны поиска на 200 км. Если говорить о способах ориентирования, которые описаны в учебниках ОБЖ, то в большинстве это мифы.
— Могут ли родители выработать у ребенка какие-то базовые навыки безопасности, или этим должны заниматься специалисты?
О. С.: В любом случае без активной помощи родителей научить чему-то ребенка сложно. Элементарные знания в этой области детям можно дать на довольно раннем этапе развития. Уже с четырех лет они понимают правило «свой — чужой». То есть начиная с этого возраста ребенку можно объяснить, кто входит в близкий круг «своих» и что все остальные — «чужие». Затем научить его правильно звать на помощь, привлекать внимание в случае каких-то посягательств. В идеале в процессе обучения детей должны участвовать и родители, и специалисты, и учителя. Причем в основу этого процесса должна быть заложена какая-то общая основа. Чтобы знания, которые он получает в школе, не противоречили тому, что рассказывают родители.
— А как организована работа «Школы „Лиза Алерт“» с ее учениками? Где проводите занятия, о чем рассказываете в первую очередь?
О. С.: Сейчас основное место нашей работы — образовательные учреждения, где мы проводим с детьми лекции и игровые тренинги, а со взрослыми — своеобразные родительские собрания. Как правило, и те и другие с удовольствием посещают наши мероприятия. Но есть и родители, которые считают, что ребенка всему должна научить школа. При работе с детьми мы не проводим классический урок, а, например, стараемся проиграть потенциально опасные ситуации. Часть сценариев предлагают сами дети. Ну а родителям мы рассказываем не только про подстерегающие опасности и как их избежать, но и как правильно научить этому ребенка. На самом деле правильные модели поведения в тех или иных ситуациях очень сильно отличаются от стереотипных.
— Расскажите подробнее…
А. Б.: В тех же учебниках заблудившимся в лесу советуют выбираться из него самостоятельно. Но если вы действительно потерялись, то важно оставаться на месте. То же самое касается и города. Зная примерное время и место захода человека в лес, мы сможем сформировать эффективный алгоритм, как его найти. Но если он начинает активно двигаться, то на вторые-третьи сутки уходит из первоначальной зоны поиска. А перекрыть квадрат пять на пять километров значительно проще, чем десять на десять. Еще один враг заблудившегося — паника. Позывы к ней — первое, с чем сталкивается человек, когда осознает, что потерялся. В этом состоянии он может совершить много ненужных действий, о которых потом даже не вспомнит, не говоря уже о получении травм. Поэтому прежде всего мы учим не поддаваться панике, и если есть возможность связаться со службой спасения, то предоставить им максимум информации.
О. С.: Если говорить о детях, то первое, что мы рассказываем на «лесном разделе»: ребенок один в лесу находиться не должен. Второе: даже при выходе на пару часов у каждого должен быть рюкзак с запасом воды, калорийной нескоропортящейся пищи, а также телефон, желательно с дополнительным аккумулятором, и свисток. В отличие от крика, в лесу его слышно лучше. Кстати, кричать тоже нужно уметь правильно, но об этом не написано ни в одном учебнике. Ну и еще в лес необходимо надевать яркую одежду.
А. Б.: Тонких моментов в плане обеспечения безопасности детей действительно много. Например, если для взрослого развести в лесу костер и набрать из реки воды — шаг к обустройству быта, то для ребенка это риск устроить пожар или утонуть. По статистике, из десяти детей, погибших в лесу от несчастных случаев, восемь именно тонут. Поэтому ребенок должен пить только ту воду и есть только ту еду, которую он принес с собой.
И еще важный момент: и родители, и дети должны понять, что помощь может идти и двое, и трое суток. Это небыстро, но, опять же из нашей практики, в подавляющем большинстве случаев она приходит. Причем сейчас использование технических средств, например беспилотников, позволяет значительно сократить время поиска. Они дают возможность за несколько часов произвести съемку местности, на обход которой потребовалась бы неделя. В прошлом году добровольцы отряда совместно с компанией Beeline разработали нейросеть, которая автоматически анализирует эти снимки. Хотя в пермском отряде беспилотника, к сожалению, пока нет.
— Как были разработаны эти правила и почему вы считаете их правильными?
А. Б.: Прежде всего это результат анализа огромного количества случаев пропажи людей. Если в Прикамье за прошлый год мы отработали в общей сложности 214 заявок, то в масштабах страны их 25 259. Каждый поиск тщательно разбирается, а изучение похожих случаев позволяет делать определенные выводы. Приведу пример: по данным американской системы оповещения Amber Alert, потерявшийся трехлетний ребенок своими ногами может пройти примерно два километра. Долгое время мы считали так же, и организовывали поиск исходя из этих данных. Но анализ массива подобных случаев в России показал, что наши трехлетки могут пройти и четыре, и пять километров. И теперь мы понимаем, что зона поисков должна быть значительно шире. Таких методик и знаний по организации лесных поисков, как у «Лизы Алерт», нет ни у кого в России, даже у государственных структур.
— Кстати, о государственных структурах. Есть ли какая-то методика взаимодействия с правоохранительными органами и спасателями при поиске людей? Какая практика сложилась в Пермском крае?
А. Б.: Согласно законодательству, за поиск людей у нас отвечают органы МВД. Как я уже говорил, мы не работаем по заявкам о пропаже, если не было заявления в полицию. Все действия мы стараемся согласовывать с полицейскими, и сразу пытаемся установить контакт с ответственным за розыск. Если пропадает ребенок, то к поискам практически сразу подключается следственный комитет, в котором возбуждается дело по признакам убийства. Это не значит, что ребенок погиб, просто в рамках уголовного дела можно гораздо быстрее получить необходимую информацию. Например, данные о геолокации сотового телефона, соединениях с другими абонентами и тому подобном.
Но многое зависит и от личных контактов с людьми в том или ином подразделении полиции или СКР. Если мы с кем-то хоть раз работали, то, как правило, складываются отличные отношения. Люди понимают, что наши методы действительно работают, и даже принимают участие в наших обучающих программах. Буквально на днях мы подписали соглашение о взаимодействии с Уральским следственным управлением на транспорте СК РФ, в ближайшее время подпишем с ГУ МВД по Пермскому краю. Мы готовы работать со всеми, стать волонтером отряда может любой взрослый человек.