премьера театр
Литовец Оскарас Коршуновас — один из тех молодых режиссеров, любая премьера которых вызывает профессиональное возбуждение у театральных продюсеров со всей Европы. У театральных журналистов, впрочем, тоже. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ съездил в Вильнюс, чтобы посмотреть последнюю премьеру Театра Оскара Коршуноваса, шекспировских "Ромео и Джульетту".
Одни молодые режиссеры делают карьеру на демонстративном отказе от классической драматургии, другие, напротив, на оригинальных перелицовках хрестоматийных текстов. И все они стремятся быть оригинальными, но сразу узнаваемыми. Спектакли Оскараса Коршуноваса друг на друга непохожи, да и ярко выраженной репертуарной идеологии у него нет. Несколько лет он ездит по всему миру (даже в Москву заглянул, на фестиваль NET) с современной немецкой пьесой "Огнеликий", шокирующей обывателей истерической драмой о подростковом инцесте и мальчике, от отчаяния поджигающем собственных родителей. До этого он ставил Марка Равенхилла и "Сон в летнюю ночь", а после — Булгакова. Теперь вот опять Шекспир. Если чем и сходны разные постановки режиссера, то напором витальной силы, которой он заряжает любое действие. И тем чувством театра, по которому и распознаешь режиссера. Тем знанием театрального первовещества, из которого лепится спектакль.
В "Ромео и Джульетте" лепят не только в переносном, но и в прямом смысле. Лепят из настоящего теста. Потому что действие происходит на огромной кухне, в итальянской пиццерии (трагедия Шекспира, как известно, разворачивается в Вероне). Сковородки, ножи, разделочные столы загромождают сцену. Тут явно любят и умеют месить тесто, чтобы потом на все лады упражняться с послушной человеческим рукам массой. Лупить друг друга толстыми, вялыми жгутами, потом раскатывать их в блин, а потом вылепливать уродливых человечков. Умение ловко обращаться с тестом означает тут состоятельность и серьезность человека. Тесто — тест на жизненную силу, кухонные принадлежности — мерило достоинства. Меркуцио и Тибальд перед поединком меряются тем, чем должны мериться мужчины, только у одного в роли сравниваемого органа промеж ног зажат поблескивающий нож, а у другого — половник.
Кухонная выгородка посредине разделена на две части, и эти половинки обозначают противостояние двух враждующих семейств. Наверху, точно на антресолях, свален хлам из соперничающих домов — от детской коляски до старых знамен. Замыленные древка воинственно смотрят друг на друга, словно советский и нацистский павильоны на парижской выставке. Но причин вражды между Капулетти и Монтекки никто не помнит. Их нынешняя вражда похожа не на идеологическое противостояние, а на жестокую командную игру на выживание. Собственно, молодые герои, Ромео и Джульетта, не вырваны режиссером из окружающей среды, как это обычно делается, а, напротив, притоплены в ней. Их играют талантливые молодые актеры Раза Самуолите и Гитис Иванаускас (кстати, именно они играли влюбленных брата и сестру в "Огнеликом"). Они выглядят отнюдь не победителями, смертью доказавшими силу любви, а хрупкими жертвами дурного и азартного человеческого мира, в котором запущен механизм взаимного уничтожения. Не сразу замечаешь, что на одной из кухонных полок притаился скелет, а на другой части кухни к стене прислонен гроб, в котором исчезнет убитый Меркуцио. Впрочем, покойники у Коршуноваса не прекращают быть действующими лицами спектакля. Смерть постепенно овладевает сценой — столы к финалу выстраиваются в могильные памятники, а подносы с сырыми заготовками из теста для аппетитных плюшек превращаются в венки у смертного ложа Джульетты.
Никакая любовь не способна победить там, где владетельный герцог, зловещий подагрик в черных очках, оказывается одним лицом с шекспировским аптекарем, продавцом яда. Ядом этим оказывается мука, которая в изобилии рассыпана по всему спектаклю. Вообще, мука — вроде бы первооснова земной пищи — оказывается смертоносной стихией. И она же является для Оскараса Коршуноваса источником вдохновения и сильнейших театральных метафор. Мучная маска на лице означает в "Ромео и Джульетте" переход за грань земной жизни. Настоящую мучную бурю устраивает в склепе Джульетты несостоявшийся жених Парис. Этой же мукой заполнен огромный чан, выезжающий на авансцену из глубин сцены. Сидя на кромках большой черной кастрюли, выкатываются безжизненные тела Ромео и Джульетты. Последний аккорд спектакля — герои разом обмякают, точно складываются пополам, и проваливаются внутрь чана, как в могилу. Словами не передать впечатления от этого финала, но и не забыть никогда. Именно по способности поставить такую сцену, а вовсе не по умению придумать сногсшибательную концепцию и распознается крупный режиссерский талант.