гастроли дирижер
В рамках Фестиваля итальянской культуры в Москве дважды выступил оркестр Maggio Musicale Fiorentino. Оба раза коллективом управлял его художественный руководитель знаменитый дирижер Зубин Мета. Итальянскую культуру через венскую классику постигал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Вообще прошедшая неделя грозила превратиться в настоящий парад именитых дирижеров. В виде банального совпадения именно в эти несколько дней в Москву собрались Джеймс Левайн, Леонард Слаткин и — ближе к выходным — Зубин Мета. Причем первый был заявлен вместе с молодежным оркестром фестиваля в Вербье, а последний — вместе с подшефным оркестром фестиваля "Фьорентийский музыкальный май". Концертная же реальность, однако, с самого начала смазала ожидаемые восторги. Оркестр фестиваля в Вербье выступил с амбициозной программой, но ужасающе слабо, да и Джеймс Левайн на этом концерте, прямо скажем, не блеснул. Леонард Слаткин, готовившийся выступать с Российским национальным оркестром, вообще заболел и не приехал.
Оставалась надежда только на Зубина Мету. В его случае, правда, была еще довольно неожиданная интрига с пресловутым Фестивалем культуры Италии. Особенным шумом его начало (несколько мероприятий этого фестиваля еще пройдут в Москве и Петербурге) не отличалось; в посольстве Италии, куда корреспондент Ъ обратился в поисках информации, сведениями делились как-то вяло и неуверенно. Главным же организатором в конце концов оказался Центр оперного пения Галины Вишневской, что трудно не расценивать как сюрприз: до сих пор на такую акцию, как привоз знаменитого оркестра во главе с дирижером-звездой (да еще на два концерта), центр еще не замахивался.
Первый концерт Maggio Musicale Fiorentino был целиком "русским" — "Шехерезада" Римского-Корсакова и "Весна священная" Стравинского. Второй же был не итальянским, как можно было предположить, а целиком "венским": Симфония #3 Бетховена ("Героическая") и Первая симфония Брамса. Одна из самых известных симфоний Бетховена, судя по всему, доставляла Зубину Мете особенное удовольствие. И, как обычно в таких случаях и бывает, удовольствие дирижера, находящегося в своей стихии, незамедлительно донеслось до публики, слушающей управляемый им оркестр. Держался господин Мета (высокий, крепко сбитый, выглядящий лет на десять моложе своих шестидесяти семи) скорее сурово. Но с первых же взмахов его палочки (кстати говоря, весь концерт он отдирижировал наизусть, даже пустой пюпитр перед ним не стоял) дирижеру было очень радостно от того, что Бетховен — такой яркий композитор, что симфония его (чуть было не посвященная Наполеону Бонапарту) так стройна и величава. И оркестру тоже было радостно от того, что он эту стройность и величавость озвучивает, что он, оркестр, находится в такой отличной форме, что он никого не подведет (ни репутацию своего фьорентийского фестиваля, ни нынешний московский фестиваль) и что он такой послушный. Не то чтобы из этой сплошной радости получалась сколько-нибудь ошеломляющая интерпретация. Скорее уж царило ощущение делаемой с удовольствием, но, так сказать, "по-накатанному", работы; острота ощущений невелика, но зато комар носа не подточит — оркестр был хотя и предсказуем, но умел и обаятелен. Что в "траурном марше" второй части, что в ловко сыгранном скерцо, что в довольно-таки сложном (и ритмически, и музыкально) финале.
По сравнению с "Героической", где ясный, твердый и четкий симфонический костяк не переставал ощущаться ни на минуту, Брамс оставлял чуточку менее цельное впечатление. Казалось, что исполнению, как ни странно, не хватает как раз той зажигательности и пышного самолюбования, которыми дирижерская манера Зубина Меты так славится. Репутация-то оркестра и здесь была вне подозрений (несмотря на пару умело скрываемых проказ со стороны духовых), но романтическая многоречивость композитора, казалось, музыкантов обескураживала: под конец симфонии первоначальный энтузиазм куда-то делся, и протяженный финал со всей своей лирикой предстал совсем уж лишенным всякого обаяния.
Овации, конечно, были. Раскланивался господин Мета несколько чопорно, никаких воздушных поцелуев и сияющих улыбок публика не дождалась — как и слов приветствия. Впрочем, одно слово дирижер все-таки произнес. В очередной раз выйдя на поклоны, он, поколебавшись, забрался на пульт, обернулся в зал и бросил: "Mozart". И оркестр с несколько дежурным изяществом заиграл увертюру к "Свадьбе Фигаро".