2 февраля завершилась жизнь историка Валентина Янина. Как и во многих других, увы, завершающихся в наши годы земных существованиях выдающихся ученых, эту жизнь, эти биографии хочется рассматривать долго и пристально, как средневековую многофигурную композицию со святыми, бесами, фоновыми панорамами городов, животными, цветами в углу, отдаленным холмом, беспечными облаками. Это естественная и очень недолгая реакция на то, что кто-то умер, уже через неделю она уходит, сколько бы ни сделал человек, остается в памяти печально немногое и не очень связное: все то, что нам может быть дорого, редко бывает связно
Андрей Зализняк и Валентин Янин
Фото: Елена Александровна Рыбина
Андрей Зализняк и Валентин Янин
Фото: Елена Александровна Рыбина
Академика Янина я знаю очень хорошо, хотя видел его буквально пару раз — как и большинство его знавших. Мы знали его по его монографиям и статьям, и я думаю, что нас, если добавить к этому его популярные книги, несколько миллионов человек. Историки часто сетуют в последние десятилетия на то, что пишут книги в основном для того, чтобы их прочитали десятки коллег, но к Янину это неприменимо. Дело в том, что уже как минимум полвека никакой серьезный текст, посвященный средневековому Новгороду, невозможен без цитирования Янина. Новгород — это то, что ни в один момент русского Средневековья не может быть второстепенно, а в текстоцентричной России само Средневековье, где появилась и встала в центр эта текстоцентричность, Средневековье тоже ничто не потеснит. Поэтому именно Янин может и должен рассчитывать на то, чтобы результаты его научной деятельности запомнили связно.
Это очень нетривиально для человека, которого почти все близкие вспоминают (как и многих других великих его круга, и это важно) на удивление не ассоциирующимся со сложностью, интеллектуальной отстраненностью, высоколобием. Янину, многолетнему руководителю Новгородской археологической экспедиции и кафедры археологии истфака МГУ, видимо, первому из русских историков удалось приблизиться к барьеру, отделяющему средневековую историю как набор нескольких концепций и разрозненных групп фактов от того, что по уровню сложности близко к нашему восприятию современного мира.
Стереотипная фраза о научном вкладе академика Янина в российскую историю — «первым использовал берестяные грамоты в качестве исторического источника». Она полностью соответствует действительности, но за ней стоит на порядок больше, чем многолетнее извлечение берестяных грамот из новгородских и старорусских раскопов, извлечение из бересты текстов, извлечение из текстов упоминаний действующих лиц и ситуаций — и сопоставление их с упоминаниями других источников. В третьей четверти XX века уже третье поколение историков школы «Анналов» во Франции примерно одновременно с Яниным очень плодотворно, но по итогам все же тщетно пыталось переформулировать историю от последовательности связанных «исторических событий» и «действующих исторических лиц» в историю менталитетов, быта и повседневности. Янин в это же время начал труд, итог которого перед нами. При тщательном и методологически корректном извлечении из всех имеющихся источников — текстовых, археологических, языковых и фольклорных, всех прочих — сведений о некогда происходившем и определении максимума достоверных связей между ними воссозданный объем информации о прошлом будет сходен с настоящим. В определении Валентина Янина это называлось «комплексным источниковедением».
Даже отдельные части этой работы при ознакомлении ошеломляют. Три тома «Актовых печатей Древней Руси» Янина — это сотни свинцовых булл, изображения на каждой из которых «раскрываются» порой месяцами и годами. Добавьте к этому новгородскую архитектуру за несколько веков, фрески и граффити, десятки томов летописных источников с сотнями персонажей и тысячами дат, всю палитру археологических объектов — от деревянных мостовых до гвоздей и керамики. Есть особенности развития новгородского диалекта, развивающегося в течение минимум тысячелетия русского языка, которым занимался близкий друг Янина Андрей Зализняк. К этому прилагается и архив многих десятилетий историографии Новгорода с тысячами авторов, формулировавших свои соображения о том, как связаны друг с другом отдельные части этой вселенной.
Что выйдет, если все это попытаться совместить или по крайней мере совмещать? Уже на ранних этапах этой работы история средневекового Новгорода, до того обыкновенно достаточно схематичная и многим интересная именно этим, немедленно становится настоящей историей, такой же, какой живем мы с вами сейчас. Это можно назвать «боярской олигархической республикой», но это только термин, а у Янина — поколения почти воскресших богатых новгородских боярских семей, совершенно живые, бесшабашные и трусливые, алчные и богобоязненные, хитрые и неумные, ироничные, умелые, безрассудные, суеверные; они строят за сутки деревянные церкви против эпидемии оспы, они влюбляются, торгуют, устраивают заговоры, отправляются на Крайний Север, делят наследство, негодуют, боятся, хоронят близких и наконец умирают. Янин, безусловно, в своих трудах формулирует свой взгляд на то, как концептуально описывать, систематизировать и объяснять какие-то выделенные части этой жизни. Это даже лучше, чем менталитет, повседневность и «история безгласных». Если бы жизнь человека была бесконечна, можно было бы и еще сильнее приблизиться к пределу, за которым не будет разницы между прошедшим и настоящим.
Она конечна. Но есть научная школа, есть продолжатели, есть развивающиеся методы. Есть результат, осознаваемый нами сейчас как естественный, существовавший всегда. Правда, даже очень поверхностное изучение наследия Янина может смутить любого, кто хотел бы продолжать, поскольку и работоспособность людей его поколения, и дисциплина их мышления выглядят по меркам сегодняшнего дня просто недостижимыми. Это иллюзия, к тому же, наверное, не следует забывать, что в среднем, если судить по Валентину Янину, нам, возможно, отпущены и более щедрые сроки жизни, поэтому при всей нашей неодаренности мы вправе рассчитывать на приемлемые и важные результаты.
Если же при этом кто-то из пошедших таким путем, как Янин, окажется вдобавок и соразмерным предмету своего интереса — завидую тем, кто будет читать его статьи. Он испытает то же, что повезло испытывать мне, читая книги Янина.