Говорить с Михаилом Ефремовым по телефону — все равно что задавать вопросы наезднику Александру Несяеву. «У вас была какая-то тактика с самого начала, и вы ее придерживались?» — «С самого начала у меня была какая-то тактика. И я ее придерживался». Иным образом пообщаться с артистом крайне сложно: Ефремов либо на съемках, либо на гастролях, либо все разом. На сцене он совершенно иной, невероятно обаятельный и чертовски талантливый. У петербуржцев возможность убедиться в этом будет 2 декабря, когда Михаил Олегович выступит в ДК Ленсовета с творческим вечером «Хороший. Плохой. Злой».
Фото: Наталья Львова, Коммерсантъ
Фото: Наталья Львова, Коммерсантъ
— Сколько вы уже выступаете с программой «Хороший. Плохой. Злой»?
— Года три. Программа меняется. Иногда внутри нее я меняю стихи или читаю те, которые, считаю, более подходят… к моменту, что ли.
— Она всегда начинается отрывком из «12» Михалкова?
— Всегда!
— Отличная история про смерть Брежнева и ваш день рождения. Можете поделиться ею с нашими читателями?
— Пусть ваши читатели купят билет. Я эту историю рассказываю на концерте, и делиться «отличной историей о смерти Брежнева» (вот сама постановка вопроса меня что-то корежит) буду именно там.
— В ходе программы вы читаете стих Александра Гельмана про цензуру.
— Это не про цензуру стих, это стих памяти моего отца.
«После смерти, Олег, кто угодно
может с тобой делать все что угодно,
одни говорят — ты был не совсем на высоте,
на меньшей высоте, чем от тебя ждали,
другие — ты был на недосягаемой высоте,
на гораздо большей — чем от тебя ждали.
О, эти, которые стоят с рулеткой в руках,
отмеряют с точностью до миллиметра,
кто недопрыгнул, кто перепрыгнул…
Как их много, Олег,
как они довольны
результатами своих измерений,
скушать готовы друг друга,
но свой замер не позволят
изменить ни на один миллиметр.
Властью своей над ушедшими
они пользуются умело, азартно, бесстыдно,
с такой уверенностью в своем праве,
что это не может не вызывать восхищения.
2
Воздух; который ты вытеснял
своим телом,
в местах, где часто бывал,
помнит тебя,
хранит тебе верность.
Когда я попадаю случайно
в эти дыры пространства,—
сердце вздрагивает.
3
Ты уходишь все дальше, все дальше,
а время твое возвращается, возвращается.
Ты знавал очаровательных дам:
Цензуру Никитичну,
Цензуру Леонидовну,
теперь у нас Цензура Владимировна.
Опять востребован твой лукавый талант
обращения с начальством,
опять надо притворяться шутом
или напиваться,
чтоб не видеть выражения
собственных трезвых глаз,
слово «опять» от частых употреблений
с каждым днем набухает, тяжелеет —
вот-вот сорвется,
упадет нам на голову.
Ты уходишь все дальше, все дальше,
а время твое возвращается, возвращается».
(Александр Гельман, «Памяти Олега Ефремова»)
— Тем не менее, как вы думаете, ее стало больше в искусстве в последние годы или нет?
— А как вы думаете сами? Конечно, больше, к сожалению.
— В части «Плохой» идут отрывки из фильмов, снятых Гариком Сукачевым. Вы его талисман?
— Так я говорю на концерте — что я его талисман. Я действительно снимался во всех его фильмах, кроме последнего — «То, что во мне». Но последний — документальный, потому что там один Гарик едет по Чуйскому тракту на мотоцикле. А так я во всех снимался. Я не брошу его. Никогда.
— Гарик Иванович не пьет, он благополучно подшит.
— Ну, это, во-первых, никто никогда не знает, поверьте мне, я тоже бывал подшит.
— Но не думали ли вы пойти вслед за ним?
— Кхм. Э-э-э… Ну, у меня есть своя черта на песке. Меня часто спрашивают: «Ваше амплуа алкоголика — не ширма ли это?» Ох, да вы практически докопались до истины!
— «Гражданин поэт» и «Господин хороший» остались только в виде концертов? Был канал на YouTube, но он не обновляется...
— Канал на YouTube был, но мы этим не занимаемся, мы ведь старые уже, не понимаем в этом ничего. И поэтому «Гражданин поэт» и «Господин хороший» остались только в виде концертов. Если, например, произошло какое-то там чудо, или у кого-то очень богатого день рождения, или какое-то такое событие, когда мы промолчать уже не можем, тогда мы, может, и запишем ролик. Как, например, было, с тем же Димой Смолевым, когда он восемь суток отсидел за как бы ношение милицейской формы, хотя там было видно, что это прикол. В общем, если правоохранители задевают наши права, то мы будем за них бороться. Не за правоохранителей, за права.
— Вы помните первые стихи, которые прочли аудитории?
— Я не очень помню. Помню, что Снегурочку играл в каком-то детском возрасте. У мамы был парик — серебряный такой, седой. И меня выбрали Снегурочкой, что-то там орали мы. Короля я играл в пионерском лагере, тоже ходил по сцене и орал очень громко. Какие первые стихи прочел, не знаю. Может быть, «Когда мне было восемь лет», давно-давно… Это я имею в виду стихи Сергея Михалкова, «Несбывшиеся мечты».
— А как снимались в «Когда я стану великаном», помните?
— Конечно, помню, еще вчера у нас был концерт, и мы вдруг поняли, что знакомы с Андреем Васильевым по этому фильму уже 42 года. Или 43. Столько люди некоторые не живут, типа Александра Сергеевича Пушкина.
— Константин Райкин говорит: «Мне 70 лет, и до сих пор находятся те, кто спрашивает — “Вы сын того самого Райкина?”» У вас так же?
— Вы знаете — да, хотя и нечасто. В последнее время меня часто спрашивают: «Можно с вами сфотографироваться? Вас моя мама очень любит». То есть не на моих родителей акцент, а на своих собственных. Что, конечно, не может не радовать.
Разумеется, папа был для меня учителем.
— А вы учили чему-нибудь своих старших сыновей, помогали им, критиковали?— Это не происходит так активно или систематически. Но в какие-то моменты они всегда меня могут о чем-либо спросить и я могу им ответить. Сейчас мы репетируем с Николаем. Ну, Никита-то уже вообще сильная самостоятельная личность. Скоро Анна-Мария на подходе у нас, но она пока филолог, что очень хорошо. Ну и потом пойдут: Вера, которая занимается в театральном кружке, Надежда, которая танцует, и Борис, который футболист.
— Вашему старшему сыну 31 год, младшему девять лет. Какой вы папа?
— Это у них и спрашивайте. Я нервный папа.
— И — раз! — вы стали дедушкой. Успели уже оценить новый статус?
— Сейчас нахожусь в постижении этого. Я видел Аллу Николаевну только один раз. Сейчас она еще чуть-чуть подрастет, когда ей будет месяц-два, я гулять с ней буду, рядом буду.
— Как вы относитесь к тому, что Никита активно выступил в защиту Павла Устинова?
— Я горжусь своим сыном. И отношусь к росту протестных состояний в нашей стране так же, как к росту человека: это естественная вещь при такой жизни.
— Пару лет назад вы с Никитой снялись в панковских образах. Вы панк? Или шут? Или анархист?
— Мы снялись для спектакля Гарика Сукачева по пьесе Майка Пэкера «Анархия», которая идет в «Современнике». Там мы с Димой Певцовым, Олей Дроздовой, Машей Селянской и Васей Мищенко играем старых панков. Наши дети снимались вместе с нами. Это давно было, в 2012 году.
— Мастерство каких из ваших коллег вас восхищает? Кого из тех, кто ушел, вам не хватает?
— О боже мой, их очень много! Ну я не знаю… Я всегда восхищался мастерством Сергея Колтакова, Олега Меньшикова, Володи Машкова, Жени Миронова, Сергея Маковецкого, Александра Балуева...
— А что касается женщин?
— А, вы про женщин! «Коллег» — я думал, что ребят. Женщины вообще все прекрасны.
А не хватает мне папы, мамы и Ивана Бортника.
— Вы амбассадор Bosco di Ciliegi, как следует из вашего инстаграма?
— У амбассадора должен быть статус, какая-то контрактная история. У меня же есть скидочные карты — это единственное. Меня приглашают на каток, на всякие мероприятия. Но я не амбассадор, я друг, приятель. Амбассадор для меня слишком сложное слово, извините.
А кто ведет мой инстаграм, черт его знает. Скоро сам буду вести. Это фальшивый аккаунт, я не знаком с этим человеком лично, сейчас мы с этим разбираемся. Он видит что-то в газетах или интернете — и выкладывает фотокарточки. Спасибо ему, с одной стороны, большое, но с другой — так не делается, без спроса.
— Вы сказали, что необходимым условием личного счастья человека является праздность.
— Это не я сказал, это Черчилль сказал.
— Но сами вы отнюдь не праздны. Сколько времени вы проводите дома, а сколько на гастролях?
— Сейчас уже дома больше провожу времени, слава богу. А раньше было больше на гастролях.
— Любите ли вы путешествовать?
— Я люблю путешествовать. И готов раз за разом возвращаться в Венецию, Венис-Бич, Лос-Анжелес и на Камчатку.
— Вы сейчас играете в трех спектаклях «Современника».
— Да.
— Ваш герой Макс из «Не становись чужим» очень, очень в возрасте. Как долго вы себя видите на сцене?
— Не мне решать. Я-то сам себя вижу — о-о-о… Вот этими вот руками я сам в восьмом классе рядом со стадионом посадил рябину. Ее, по-моему, уже нет, а я до сих пор вижу. В памяти.
В двенадцать лет я впервые вышел на сцену, и сразу — МХАТа. Я был еще в том МХАТе, который до ремонта, в Камергерском переулке. Я помню все эти коридорчики, волны паркета, обувь в чехлах, графины с водой, чистые листы и отточенные карандаши — это стояло периодически на столах. И Анастасия Платоновна Зуева, великая народная артистка СССР, которая была той бабушкой, что «В гостях у сказки» открывает ставни,— с ней я играл. Очарование сцены МХАТа до сих пор есть. Даже имени Горького.
— Как не выгорать, есть ли у вас рецепт?
— Злиться меньше надо.
— Боитесь ли вы старости, ждете ли ее?
— Я дождался уже, чего бояться-то!
«Спасибо большое за ваши вопросы, они были очень интересные, до свидания, до новых встреч»,— скороговоркой выпаливает артист. С самого начала у него была какая-то тактика. И он ее придерживался.