фестиваль театр
Программа одного из самых известных восточноевропейских театральных форумов — фестиваля "Театральная Нитра" в Словакии — в этом году наполовину состоит из русских пьес. Приехав в Нитру, театральный обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ с изумлением обнаружил, что афиша фестиваля составлена ему в утешение.
По случаю театрального фестиваля в Нитре устроили конференцию с многозначительным названием "Самобытность против интеграции" (расплодившееся английское identity, впрочем, плохо поддается переводу на русский). Словакия, как и ее соседи по бывшему лагерю, собирается в единую Европу, а та, в свою очередь, заботливо поощряет и, судя по всему, даже сама финансирует всякие толковища, на которых интеллектуалы из новоиспеченных стран-членов на плоховатом английском могут высказать тревогу за будущее своей identity. Меня, хоть и оставленного за бортом Евросоюза, тоже пригласили произнести что-то приличествующее случаю. Потом, наверное, пожалели о содеянном: язык как-то сам собой спустил меня с высот судьбы культуры к низким проблемам визовых барьеров — видимо, сказался неприятный осадок от неожиданно сложного процесса получения словацкой визы в Москве. Один из коллег воспринял это как проявление моей обиды за то, что Россию в семью народов не позвали. Солидный седой мужчина высказался в том духе, что, мол, хоть вы теперь и отгорожены стеной, но вот посмотрите на программу фестиваля. Никогда здесь не было такой русской "оккупации": тут и Чехов — аж в четырех вариациях, и Вампилов, и Пушкин, и Гоголь, и даже Коляда.
Разумеется, эта особенность нынешней "Театральной Нитры" сразу бросается в глаза. Но о факторе моральной компенсации в этот момент все-таки не думаешь. Режиссеры, ставящие русские пьесы, наверняка тоже ни о чем таком не помышляли. Светозар Спрушанский решил поставить чеховские "Три сестры" в краеведческом музее города Нитра (это спектакль местного Театра имени Андрея Багара). Вначале зрителей водят по залам с чучелами животных и археологическими находками, а потом угощают шампанским и плюшками — мы попали к накрытому столу на именины в дом Прозоровых. (Несколько лет назад этим же приемом воспользовался Сергей Арцыбашев в московском Театре на Покровке.) Господин Спрушанский слегка похозяйничал не только в тексте, но и в списке действующих лиц: бесследно исчез старик Ферапонт, зато вместо одной няньки Анфисы появились сразу три симпатичнейшие улыбчивые пожилые дамы. Их костюмы прислуги не должны сбить с толку: конечно, режиссер имел в виду постаревших сестер Прозоровых, так всю жизнь и промечтавших о переезде в Москву.
Финальные монологи они будут произносить вшестером, и костюмы у женских пар уже будут одинаковые. Но до того времени много чего произойдет; уже в конце первого действия, прослоенного русскими романсами, благостное течение спектакля ломается. Длинный праздничный стол растаскивают на грубые парты. В третьем действии они превращаются в церковные лавки, а чеховские персонажи в белых одеждах уподоблены молящимся — видимо, на режиссера такое сильное впечатление произвела реплика Маши "Милые сестры, мне хочется каяться", что он не заметил противопоказанной Чехову пафосной фальши этого решения. В финале деревянные ящики похожи на гробы, и все остаются рядом — мертвые и живые, уехавшие и оставшиеся. Беременная Наташа в костюме музейной технички деловито сдает принаряженных чеховских героев в запасник, к чучелам животных и доисторическим палкам-копалкам. Сгрудившись, точно сваленные в кучу пыльные экспонаты, они исчезают за тяжелыми музейными дверями, а смотрительница экспозиции остается хмуро сидеть над банкой с солеными огурцами. Очень грустно, но если связать с исторической судьбой России, то еще грустнее.
А вот "Борис Годунов" молодого венгерского режиссера Балаша Ковалика с исторической судьбой никак не связан. Хотя, казалось бы, о чем еще ставить иностранцу трагедию Пушкина? Но в будапештском театре "Мадач Камара" отказались от всякого политического и исторического контекста. Построенная углом выразительная декорация Чабы Антала напоминает мертвецкую: серо поблескивающие металлом стены, лязгающие двери, каталки. Шуйского играет женщина в ярко-синем костюме и мохнатой белой шапке. Роли перемешаны между актерами, так что без перевода не сразу поймешь, кто есть кто. Да и вообще, если бы не предупредили, что за спектакль, ни за что не угадаешь. Что ни предположишь, все будет далеко от правды: Кольтес, символисты, ну в конце концов Расин... Балаш Ковалик этим спектаклем дебютирует на драматической сцене, раньше он работал только в музыкальном театре, и оперная закваска его рациональной постмодернистской режиссуры очевидна.
Под живую музыку Шостаковича здесь идет не борьба за престол или государство, а интеллектуальная схватка зомбированных мертвецов. Это холодная или даже ледяная война слов, голосов и дикций — тихоголосый царь Борис заранее назначен в жалкие жертвы. Хороший спектакль, резкий, современный, отчетливый, запоминающийся. Отношение к первоисточнику отстраненное, без слез, без гнева, без суеверия. А еще говорят, что Пушкин непереводим, а потому иностранцам неинтересен. Но если мне предложат альтернативу — всю жизнь утешаться подобными постановками русской классики или ездить по приличным странам без визы, регулярно беспокоясь за судьбу российской identity, то я малодушно выберу второе.