На фоне скандала с прекращением работы хирургов-трансплантологов Михаила Каабака и Надежды Бабенко в Национальном центре здоровья детей заведующий отделением трансплантации почки Российской детской клинической больницы (РДКБ) Алексей Валов рассказал “Ъ” о проблемах детской трансплантации и сотнях маленьких пациентов, которые остаются без лечения.
Заведующий отделением трансплантации почки Российской детской клинической больницы Алексей Валов
Заведующий отделением трансплантации почки Российской детской клинической больницы Алексей Валов
— Сколько сейчас проводится трансплантаций почки детям?
— Количество детских трансплантаций почки в России неуклонно снижается. До 2017 года проводили около 100 таких операций в год: в РНЦХ, в Институте трансплантологии и у нас в РДКБ. В 2017 пересадили 102 почки, в 2018-м — чуть более 80, за нынешний год — около 60.
— С чем это снижение связано?
— С тем, что у нас просто нет трупных почек. До 2017 года у РДКБ была своя бригада, осуществлявшая забор донорских органов в шести подмосковных городах: Одинцово, Пушкино, Люберцы, Серпухов, Чехов и Раменское. И органов нам вполне хватало. Сверх этого мы получали 10–12 почек в год от Московского координационного центра органного донорства. Но с 2018 года все органы в Московской области должны забираться хирургическим центром координации органного донорства и трансплантологии ГБУЗ МО МОНИКИ.
— Доноров ведь от этого меньше не становится?
— В МОНИКИ недостаточно бригад, они просто не справляются. В прошлом году мы нарушали приказ и продолжали свою работу в интересах наших пациентов. Но с этого года во все эти районные больницы стали звонить и говорить, что РДКБ там быть не должно, только МОНИКИ. Сейчас в Московской области только 5–7% донорских почек, которые можно было бы использовать для трансплантации, идут в дело. Остальное пропадает. Из-за того, что органов стало не хватать, нам сократили квоту с 40 до 30 трансплантаций в год.
— Мы говорим о почках. А куда деваются остальные донорские органы: сердце, печень?
— Для того чтобы забирать все органы, должна констатироваться смерть мозга. Мы работали по биологической смерти.
А при работе по биологической смерти можно брать только почки — они сохраняют свою работоспособность в течение двух часов после остановки сердца.
Сердце же можно брать только в операционной, только после констатации смерти мозга. Его надо законсервировать за считаные минуты, срок консервации очень маленький — шесть-восемь часов.
— А сколько на самом деле нужно детских трансплантаций почек?
— Тысячи. В России проблемы с медицинской статистикой. Но если взять, к примеру, статистику США, там на 1 млн жителей приходится 10–12 детей в год, которым требуется заместительная терапия: трансплантация почки или диализ. Если пересчитать на наше население, то речь идет о 1,5 тыс. новых пациентов ежегодно.
— Что происходит с этими детьми сейчас?
— Они умирают только под флагом какого-нибудь другого заболевания.
От той же пневмонии, от отека легких, от сепсиса, а первопричиной могла быть почечная недостаточность. В какой-нибудь деревне, где нет нормального фельдшерского пункта, правильный диагноз просто некому поставить.
А если не оказать такому пациенту помощь в течение 10–15 дней, он просто умирает. Если ребенок попадает в специализированный стационар, областной, краевой, республиканский, там есть возможность оказать ему помощь. И то не факт, что выживет, но есть шанс. Но если он туда не попадает, то умрет точно. Легче похоронить такого ребенка, чем обеспечить его дорогостоящим постоянным лечением. Денег в нашем государстве на это нет.
Вообще, у нас нет программы по детской трансплантации. Мы предлагали такую программу еще с начала 2000-х годов. Предлагали, чтобы в каждом из федеральных округов было хотя бы одно отделение по детской пересадке. И это хоть как-то закрывало бы эту проблему. Но до сих пор ни одного такого отделения за пределами Москвы не открыли, даже в Санкт-Петербурге.
— Но маленьким детям и вы трансплантацию не делаете?
— Мы никогда не делали трансплантации детям младшего возраста и не рекомендовали своим пациентам, потому что взрослой почки в таком случае хватает на 8–10 лет. Потом возникает вторичная почечная недостаточность, нужна новая пересадка.
Если взрослый орган попадает в организм ребенка меньше 20 кг, он в течение года уменьшается в размере в два раза.
А через два года — в четыре раза. Организм просто не нуждается в такой большой почке, происходит нефросклероз, идет увядание органа. И потом, когда ребенок начинает расти и развиваться, этой почки уже не хватает. А если пересадить детскую почку, она будет расти и развиваться вместе с ним.
— Но детского донорства в России нет?
— Юридически уже два года оно есть, просто никто им не занимается. В 1992 году был принят приказ Минздрава о трансплантации, и в тот же день была подписана инструкция о констатации смерти мозга взрослых. А аналогичная инструкция для детей — только в 2017 году. То есть 25 лет никто не готов был взять на себя эту ответственность. Видимо, никто не хотел быть обвиненным в том, что «разрешил разбирать детей на органы». Сейчас процедура есть, но она сложная. На констатацию смерти мозга и на изъятие детских органов требуется согласие родителей.
— Что мешает это согласие получить?
— В Москве все пригодные для трансплантации детские органы концентрируются в Научно-исследовательском институте неотложной детской хирургии и травматологии, у Леонида Рошаля (президент исследовательского института.— “Ъ”). Там потенциальных доноров бывает 50–60 в год. Если бы на базе этого учреждения происходила констатация смерти мозга, можно было бы как-то вести диалог с родственниками. Но никто этим не занимается. Мы уже в течение многих месяцев ведем диалог с этим учреждением, однако там не хотят идти нам навстречу.
— Детские органы важны, потому что могут расти вместе с ребенком?
— Дело не только в этом. Если почку еще хоть как-то можем пересаживать от взрослого ребенку, то с сердцем так поступить нельзя. Дети, которым требуется пересадка сердца, по сути, обречены на смерть. Насколько я понимаю, есть десять квот в Минздраве для трансплантации сердца ребенку за рубежом. И это единственный шанс для таких детей, пока в России не заработает детское донорство.