«Если есть запрос на то, что мы делаем, почему я должен прятаться в норы?»

Лидер группы «Машина времени» говорит: «Ехала машина» — значит, интервью можно начинать. До Санкт-Петербурга команда, отмечающая в этом году 50-летний юбилей, доедет 15 и 16 ноября. На концертах в БКЗ «Октябрьский» обещают исполнить песни от начала 70-х годов до нынешнего времени, в том числе не исполнявшиеся много лет подряд. Какие именно, Андрей Макаревич не раскрывает: «Приходите — послушаете».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Время жизни

— Могли ли вы себе представить в 1969 году, что группа проживет столько лет? И вообще, что вы думали, когда все это затевали?

— Мы ничего не думали, нам просто очень хотелось этим заниматься. И конечно, никаких долгоиграющих планов мы не строили и строить не могли. Достаточно удивительно, что все произошло именно таким образом,— я до сих пор не перестаю удивляться.

— Насколько амбициозным должен быть музыкант? Нужно ли каждую композицию задумывать как плевок в вечность?

— Нет, конечно. Надо просто делать это как можно лучше. И вообще поменьше думать о вечности, о которой мы, между прочим, не имеем ни малейшего представления.

— Как по вам, какие годы для «Машины» были самими легкими?

— Легкими? Я как-то под этим углом никогда не рассматривал нашу биографию. Я могу сказать, какие были наиболее веселые: наверное, это все-таки год 79-80-й. А в 81-м опять начали закручивать гаечки. И, конечно, годы перестройки — это была просто эйфория.

Меня вообще мало интересует наше жизнеописание. Знаете, это к людям, которые тратят время своей жизни на эти глупости. Меня это совершенно не колышет.

— Есть люди из числа ваших фанатов, которые ходили еще на первые концерты «Машины времени»?

— Наверное, еще не все умерли. Не могу сказать, что поддерживаю какую-то дружбу с фанатами. Спасибо им огромное за то, что они высоко ценят результаты нашего труда. Но дружу я совсем с другими людьми. Которые как раз достаточно критически относятся и к тому, что делают они, и к тому, что делаем мы. Мне это интересней. Круг этих друзей не увеличивается со временем и не сужается, примерно константная величина, но я никогда не занимался их подсчетом. И да, среди них есть те, с которыми я дружу со школы. Небольшое количество, но есть.

— А музыканты «Машины» — друзья? И можно ли оставаться ими после десятков лет работы бок о бок?

— Я вам скажу, что как раз наоборот: группа — это такая вещь, которая не может состояться, если музыканты, работающие в ней, не друзья. Это будет не группа, а вокально-инструментальный ансамбль по найму.

— Вспоминаете ли вы с ностальгией те времена, когда давали по 200 концертов в год?

— Я не страдаю ностальгией вообще в принципе, ни по какому аспекту жизни.

— Под какую музыку вы просыпаетесь и засыпаете?

— Я и засыпаю, и просыпаюсь без всякой музыки, мне достаточно ее во все другие времена.

— Музыка в публичном эфире сейчас — скорее выдох?

— Да, это так. Но только популярная музыка. Если говорить о музыке, скажем, симфонической, она никогда не писалась для народных масс, никогда в жизни. Это всегда была музыка для какой-то элиты. И таковой и осталась.

— Возможно ли такое, что вы когда-нибудь уйдете со стадионов и обоснуетесь только в своем клубе JAM?

— Я пока успешно сочетаю одно с другим, и меня это вполне устраивает. Есть мнение, что с возрастом и опытом человеку достаточно небольшого пространства и сцены, что он становится больше погружен в себя. Но я с этим не согласен. С чего бы это? Если есть какой-то запрос на то, что мы делаем, то почему я должен прятаться в норы?

«Я ни на кого не обижаюсь, это непродуктивно»

— Обещают, что на концерте в БКЗ «Октябрьский» вы сыграете несколько песен, которые не играли уже десятки лет. Каких?

— Зачем же я буду рассказывать, это будет неинтересно. Приходите — послушаете. Делаем мы так ровно тогда, когда возникает желание, такие вещи ведь не планируются заранее. Мы имеем счастливую возможность, грубо говоря, делать то, что хотим. Далеко не все такой возможностью обладают. Вот мы и пользуемся этим, стараясь не злоупотреблять.

— Анонсируется также, что в течение следующего года планируются гастроли на пяти континентах.

— Насчет пяти — не знаю, но Европа планируется, Америка планируется. Пока не могу назвать точных сроков, потому что ведутся переговоры, которыми занимаются организаторы гастролей, я в это не вмешиваюсь вообще. Но как только сроки станут известны, тут же об этом с удовольствием сообщу человечеству.

— Вас везде хорошо принимают?

— Не помню стран, где бы нас плохо принимали, честно вам скажу.

— На недавних гастролях по Прибалтике в Таллине зал был заполнен наполовину.

— Дело в том, что в Таллине не очень хорошо сработали организаторы. Потому что сегодня очень важно довести до сведения граждан страны, которые любят музыку, что приехал такой ансамбль, такие артисты, что происходит концерт. Вот с этим организаторы не справились. Практически никто не знал о нашем приезде, была очень плохо поставлена реклама. Что касается Литвы и Латвии, там все прошло блестяще. А из Таллина мне до сих пор звонят возмущенные люди — в конечном счете всегда оказывается виноват музыкант, чья бы вина это ни была. Так вот это была не наша вина.

— У вас особые отношения с концертами в Ленинграде-Петербурге, верно?

— Дело не только в том, что в начале 80-х «Машине времени» было запрещено выступать в Москве, а в Ленинграде мы давали по десять концертов. У нас с Питером связаны особые воспоминания. Потому что еще до того, как мы стали такой рабочей командой, мы подпольно ездили в Питер, считай, три года. Каждую субботу приезжали играть. Так что это большой кусок нашей жизни.

— На поезде?

— Конечно, с аппаратурой, на чем же еще. Все на себе таскали. «Красная стрела» была нам не по карману, так что какие поезда доставались, на тех и ездили. Сейчас вспоминаю эти поездки и думаю, что это одна большая дорожная история: бегом по перрону, таща на себе колонки, микрофонные стойки, гитары, провода,— у нас же не было ни техников, ни помощников. Все это мы запихивали в вагон, в тамбур, в купе, несмотря на крики проводницы, которая этому, естественно, совершенно не была рада. Потом вытаскивали, куда-то тащили, ловили какую-то машину на улице, везли в какой-то клуб или общагу, где все это происходило, потом сворачивали, выпивали, на себе тащили до вокзала, опять забрасывали в вагон... Ну это только в молодые годы возможно, сейчас бы я такого не выдержал.

— А сейчас, когда вы бываете в Петербурге, есть обязательные места к посещению?

— Нет у меня таких мест. Я, как правило, стараюсь повидать своих друзей. А Питер я достаточно хорошо знаю. Ну куда заглядывать? Если что-то происходит интересное, какая-то выставка, например, я на нее, конечно, схожу.

— Вы сейчас приезжаете, а у нас открывается «Дейнека/Самохвалов».

— Была прекрасная выставка Дейнеки в Москве пару лет назад, я хорошо им напитался. Посмотрим, посмотрим. У меня запланировано много встреч.

— Вы в середине октября написали, что издательство АСТ, выпустившее «альбомище» к 50-летию группы, было одним из немногих, поздравивших вас. Вы еще обижаетесь на такое или уже нет?

— Я вообще ни на кого не обижаюсь, это непродуктивно. Сказать, давно или всегда, не могу, но последнее время точно.

— Сколько фотографий вошло в альбом?

— Я не считал. Он хорошо издан, большой, толстый. Сохранил, в общем, дух времени. Там, надо сказать, очень приятные высказывания о нас всяких людей, которые мне симпатичны, которых я уважаю. Небольшое количество снимков — раритеты от клуба любителей «Машины времени», но в основном фотографии из моей коллекции.

«Над вами закрывают небо.

«Времени, вопреки ожиданиям, все меньше и меньше»

— Вы недавно опубликовали новое стихотворение на своей странице в «Фейсбуке». Опустив тот факт, что в нем тут же нашли политическую подоплеку,— как сейчас пишутся стихи?

— Так же, как и всегда. Они сами решают, когда им писаться.

— Что стихи, что проза вам даются тяжело, легко?

— Что значит — тяжело или легко? Не знаю. Это не из тех категорий. Тяжело кирпичи таскать на спине. А это или происходит, или не происходит — просто вот так. Когда происходит, это оставляет радость. Когда не происходит, я занимаюсь другими делами.

— Как ваш читатель воспринял «Остраконы»?

— Судя по тому, что она попала в бестселлеры, по-видимому, хорошо.

— Какая это по счету ваша книга?

— Ой, не знаю, не считал, честно. Но, наверное, их больше, чем десяток. Любой автор не делит творения на более или менее любимые. Я не могу сказать, что с какой-то из своих книг я особенно мучился, а другая сама появилась. У меня есть алгоритм работы, но не знаю, с чем сравнивать. Когда понимаю, что пришло время что-то записывать, обычно рано по утрам встаю и где-то часа полтора-два этому уделяю. Потом еду заниматься другими необходимыми делами. И вот так, достаточно быстро, все это получается. Рано утром, во-первых, потому что голова очень хорошо работает. Во-вторых, никто не мешает, и я никому не мешаю.

— Вы любите блошиные рынки, верно?

— Верно.

— Какие впечатлили вас больше всего?

— Последняя поездка в английский город, который называется Ньюарк, на большую блошиную ярмарку. Поразительно, насколько там вообще развита эта культура, какое количество у них этих антикварных рынков происходит буквально каждую неделю. Я таких масштабов, такого размера, такую «блошку» не видел никогда еще. Я там двое суток, просто себя забыв, ходил и копался.

— Ваш дом похож на маленький музей?

— Надеюсь, что нет.

— В Нетании недавно проходила ваша совместная с Александром Галицким выставка «Сухое/крепленое».

— Она уже закрылась, к сожалению. Прошла с очень большим успехом, для меня даже несколько неожиданным. Это не первая совместно с Сашей Галицким выставка в Израиле, но в этот раз был какой-то настоящий бум. Оценивать свою эволюцию как художника я не стану — зачем я буду сам себя оценивать? С какой стати?

— Вы по-прежнему занимаетесь дайвингом?

— Да, реже, чем хотелось бы, но занимаюсь, когда есть свободное время. Его почему-то, вопреки моим ожиданиям, все меньше и меньше. Я-то надеялся, что с годами его будет все больше и больше.

— На что вы сейчас тратите время своей жизни?

— Время своей жизни я трачу на гастроли, на студийную работу, на игру в клубе, на рисование, на сочинение и написание каких-то вещей, на поездки — вот на это уходит все время.

— Путешествия в этой жизни остались?

— Остались, остались. Я много поездил и сам, и с Клубом путешествий Михаила Кожухова — и продолжаю это делать. Вот скоро поедем с Клубом в ЮАР на большой джазовый фестиваль, я думаю, что это будет очень интересно.

— Есть места, где вы не бывали, но очень хотели бы побывать?

— Знаете, я никогда не был в Антарктиде, например. Думаю, это очень интересно. Но вот так ставить себе звездочки на карте: здесь я был, а здесь нет… Вот я был в Италии — и всё. Но на путешествие по Италии можно потратить три жизни, и их не хватит. Потому что там так все насыщенно, так все интересно, там столько истории, столько слоев, что мне жалко бывает людей, которые по верхам проскакали, по общетуристическим маршрутам, и помчались дальше. Они ничего не видели.

Из последних мест, где я был, мне особенно запомнилась Эфиопия: необыкновенная, ни на что не похожая страна. У нас было длинное и серьезное путешествие, непростое. Но мы повидали все, что хотели увидеть: первые христианские храмы, племена, которые продолжают жить так, как они жили тысячи лет назад,— в общем, это было очень интересно.

«Живу так, как считаю нужным»

— Вы не любите слово «юбилей».

— Не люблю.

— А при этом юбилеи в последние годы в вашей жизни, личной и профессиональной, следуют один за другим.

— Да ну, перестаньте. Вот отмучились мы с 50-летием, и все. Больше никаких юбилеев на горизонте не маячит, слава богу. В любом случае, если выбирать между официальными празднованиями и камерными, я предпочту круг близких друзей в домашней обстановке.

— У нас в палатке Мальтийского креста живет Андрей Павлюковец, 59-летний басист группы «Антарес». Понятно, что sic transit gloria mundi. Но страшно то, что фактически никто из нас от этого не застрахован. А вы чего-нибудь боитесь?

— Я боюсь болезней своих родных и близких людей. Больше, наверное, ничего.

— Татьяна Лазарева недавно рассказывала, что, пока она жила в России, ей говорили: «Не нравится? Уезжайте и критикуйте».

— Меня всегда мало интересовало, кто и что говорит, честное слово. Если еще на это тратить время жизни, совсем дураком надо быть.

— Но имеет ли патриотизм географические границы?

— Если ты сочувствуешь своей стране, если ты ее любишь и понимаешь, что можешь что-то сделать для того, чтобы она стала лучше, наверное, естественнее это делать, находясь внутри нее, чем за пределами. Но, вообще говоря, никаких советов я никому давать не собираюсь.

— Мне кажется, что вопросы о политике вам очень надоели…

— Чудовищно надоели.

— Тем не менее всеми вы воспринимаетесь как оппозиционная фигура.

— Я не понимаю, что такое «всеми». «Всеми» — это огромное количество очень разных людей. Я надеюсь, что большая часть этих людей меня воспринимает адекватно, я им за это благодарен. Много людей сейчас меня воспринимает неадекватно. К сожалению, не только меня: они вообще и все остальное воспринимают не вполне адекватно. Им я сочувствую, но они мне неинтересны.

— За годы, начиная с 2014-го, насколько поменялся ваш круг?

— Мой круг не поменялся вообще. А количество концертов сейчас, может быть, даже больше, чем пять лет назад. Но пару лет было тяжело, да.

— Получается, вы своей жизнью иллюстрируете, что «не стоит прогибаться под изменчивый мир».

— Я ничего не иллюстрирую своей жизнью. Я живу так, как считаю нужным. Считаю, что правду говорить продуктивнее, чем врать. Что трусить — непродуктивно. Меня так папа научил в детстве. К политике это не имеет никакого отношения. Это имеет отношение к жизни.

Беседовала Наталья Лавринович