В прокат выходит комедия «Давай разведемся!» — полнометражный дебют Анны Пармас, автора одной из главных сатирических программ на телевидении 1990-х «Осторожно, модерн!» (ей мы обязаны рождением звезды Дмитрия Нагиева), соавтора сценариев фильмов Авдотьи Смирновой («Два дня», «Кококо», «История одного назначения») и режиссера самых известных клипов группировки «Ленинград» («В Питере — пить», «Экспонат», «Сиськи»). Фильм, снятый в жанре народной комедии, получил на «Кинотавре» призы за лучший сценарий и лучший дебют, что для фестиваля, где в конкурсе показывают в основном сложное авторское кино, стало своеобразной сенсацией. О том, почему продюсеры любят снимать комедии, как мужчины и женщины смеются над собой и можно ли снять комедию про смерть, с Анной Пармас обсудил Константин Шавловский
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
«Давай разведемся!» — комедия или трагикомедия?
Если честно, то делали мы, конечно, трагикомедию. Когда речь идет о разводе, это не может быть просто набор гэгов.
На афишах фильма написано: «От автора клипов группировки "Ленинград"» — не боитесь, что зритель пойдет на полнометражную версию «Лабутенов» и расстроится?
Это такой правильно-циничный подход прокатчиков, которые хотят продать фильм как можно большему числу зрителей. Это их работа. Но мне кажется, что даже те, кто клюнет на эту приманку, разочарованы не будут. В фильме много сцен, над которыми можно просто легко посмеяться. И, в конце концов, у нас счастливый финал!
Вы много лет говорили, что хотите снять комедию про развод. Насколько для вас это личная история?
Конечно, я начала снимать из эгоистических соображений. Скажем так: я пережила нечто подобное, но не совсем так, как моя героиня. Тем не менее личного тут очень много. Но это личное — оно не только мое, как я довольно быстро поняла, взявшись за этот сценарий. И мне, наверное, нужно было снять этот фильм, чтобы окончательно отпустить эту историю от себя.
Получается, для вас это еще и своего рода терапия?
Да, но и не только для меня. Обсуждения фильма со зрителями после одного-двух дежурных вопросов про артистов превращаются в коллективный сеанс психотерапии, когда люди встают и рассказывают свои истории, истории своих подруг. А на фестивале «Зеркало» ко мне после обсуждения подошел мужчина и сказал: «Моя жена говорит: можешь мне изменять, только чтобы я не знала. Что мне делать, как вы считаете?» От такого обезоруживающего доверия я просто онемела. Это была зрительская премьера, первый показ после «Кинотавра», и я тогда поняла, что этот фильм точно нужен не только мне.
Последнее время в российском кино фильмами-событиями становятся фильмы про отношения. Точнее, про то, как они заканчиваются, и люди не знают, что с этим делать. Два года назад все обсуждали и сравнивали «Аритмию» и «Нелюбовь», сейчас вот — «Верность» и «Давай разведемся!», у которых из общего — и тема развода, и профессия героини, и даже рабочие названия звучали почти одинаково. Значит, что-то такое витает в воздухе?
Мне кажется, современные люди не могут понять, что они чувствуют. Даже никак не могут назвать свои чувства. Почему меня мечет? Это гнев? Ярость? Разочарование? Что вообще со мной происходит? И мы, каждый в своем кино, пытаемся по-разному ответить на этот коллективный вопрос: что мы чувствуем?
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Мужчины и женщины по-разному реагируют на ваш фильм?
Да. Но, вопреки ожиданиям, я видела много улыбающихся и смеющихся мужских лиц в зале. А лучшую мужскую реакцию, как мне кажется, описал мой товарищ — режиссер Борис Хлебников. Он одним из первых смотрел картину, еще черновой монтаж. Настоял, что будет смотреть один. Ну мы, конечно, подслушивали, потому что нам нужно было понять, смеется Борис или нет. Он смеялся несколько раз — не так часто, как нам хотелось бы. Потом вышел из комнаты и сказал: смешно. И добавил: знаешь, странное ощущение. Вроде смешно и вроде интересно, но смотришь почему-то со сжатой жопой.
А кстати, как так получилось, что и вы, и Хлебников одновременно снимали Михалкову в роли обычной женщины? Ведь наверняка зрители теперь будут вас сравнивать.
Не было у меня подозрений, что это все так совпадет! Хотя, конечно, когда актриса одна и когда я настояла на Ане Михалковой, зная, что она снимается у Бориса, то я предполагала, что пересечения могут быть. Сценарий «Обычной женщины» я, признаюсь, не читала. Но, во-первых, Анна Никитична — великая артистка, поэтому она создала два разных образа. А во-вторых, мне кажется, что когда наша история заканчивается — как раз начинается история из сериала Хлебникова. И в названии «Обычная женщина» появляются те самые кавычки. Потому что, если уж сравнивать, то я как раз и показываю, как и почему обычная женщина превращается в «обычную женщину».
Женщины легче смеются над собой, чем мужчины?
Мне кажется, люди вообще делятся на тех, кто умеет и не умеет смеяться над собой, и женщин и мужчин это касается в равной степени. Но я над своими героями стараюсь не смеяться. Я показываю ситуации, где люди выглядят немного нелепо, но не насмехаюсь над ними. Потому что я все равно нахожусь внутри истории и все равно немного ассоциирую себя с героиней.
То есть находитесь одновременно и внутри, и снаружи?
Да, и думаю, что лет пять назад я не смогла бы снять этот фильм. Чтобы посмотреть на ситуацию со стороны и увидеть в ней смешное, нужно время. Если ты целиком внутри, то у тебя обязательно будет какой-то перекос, ты встанешь на чью-то сторону. И если бы здесь был перекос в сторону героини, то это был бы какой-то манифест, который мне выпускать совсем не хотелось. Он в этом фильме есть, но он в другом — не в том, кто прав и кто не прав.
А в чем?
В том, что не нужно привязывать свое личное счастье к чему-то или к кому-то. Если ты привязываешь его к какому-то конкретному человеку, ты обречен как минимум на нервный срыв. Моя частная история и частные истории еще миллионов женщин — в том, что мы сосредотачиваемся на одном мужчине, дорисовываем его, придумываем себе его не таким, какой он есть. Любим отчаянно и потом удивляемся, что он оказывается вообще другим человеком: и предатель, и арбузы ест со шкурками.
В финале вы говорите, что для полноценной семьи мужчина, строго говоря, не нужен. И эта мысль звучит достаточно революционно.
Этот финал, он еще и про то, что счастье — это, вообще говоря, вещь независимая.
Но вы показываете семью, которая совсем не соответствует образу идеальной семьи, про которую всем рассказывают с детства и которую на самом деле никто никогда не видел. Может ли то, что вы говорите об этом в жанре народной комедии, то есть просто и с юмором, помочь людям перестать мучиться этим несоответствием?
Так в этом же и невроз, потому люди и не могут разобраться в чувствах, что представления, которые закладываются с детства,— одни, а реальность — совсем другая. И люди вырастают с мыслью, что это они плохие, что у них не получается. Поэтому мы, кстати, показываем семью, где женщина работает, а мужчина — домохозяин и сидит с детьми. Так у них получилось, как и у еще миллионов самых обыкновенных семей. Только про них почему-то кино не снимают и в школе никому об этом не рассказывают. И мне кажется, юмор обладает тем счастливым качеством, что с ним легче пережить какую-то ситуацию, смириться с ней — раз над ней, по крайней мере, можно посмеяться.
Люди чаще идут на комедии, когда им хорошо или когда им плохо?
Мне кажется, люди в принципе любят смеяться. Поэтому комедии так любят продюсеры — человек в любом настроении будет их смотреть.
А вы сами какие комедии любите?
Очень люблю Данелию, «Осенний марафон» могу смотреть с любого места и любое количество раз. «Мимино» — то же самое. Фильмы Эльдара Рязанова – «Служебный роман», «Берегись автомобиля». Еще очень люблю братьев Коэн и Квентина Тарантино — у них все пронизано юмором, в каком бы жанре они ни работали.
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Фото: кинокомпания СТВ
Как вы думаете, почему в золотой век советской комедии, когда снимались «Осенний марафон» и «Служебный роман», женщины комедий не снимали?
Мне кажется, ответ кроется в статистике. Во-первых, в советское время, безусловно, были женщины-режиссеры, но их было ощутимо меньше, чем сейчас. Во-вторых, давайте разбираться, сколько в принципе комедийных режиссеров было тогда и сколько их сейчас. Считается, что комедия — легкий жанр. Но, видимо, нелегко дающийся. И режиссеров-комедиографов в принципе меньше, чем просто режиссеров. Ну и, составив нехитрое уравнение, получаем ответ: Алла Сурикова сражалась на комедийном поле одна.
Если бы советские комедии снимали женщины, в них что-то изменилось бы?
Из сегодняшнего дня судить об этом трудно. Да и странно вот так вот пытаться вдруг поменять пол Рязанову или Данелии. Но смотрите, ведь герои советских комедий — в основном мужчины. И это логично. Потому что в юморе что важно? Очень важна узнаваемость. И когда мужчины-режиссеры снимают комедии про женщин — получается чаще всего не смешно, потому что неправда, не узнаваемо. А когда женщина снимает про женщину — появляется точность, а это одна из составных частей юмора. И в этом женщина сильнее. То есть все, иначе говоря, зависит от выбора героя. А в остальном — есть смешное и не смешное. Пола у юмора нет.
То, что происходит сегодня с российской комедией, вам нравится?
Российской комедии просто очень мало. Поляна, по сути, пустая. Занят, может быть, один ее уголок и несколько тропинок протоптано посередине. У нас часто думают, что можно снять лекала с американского кино — и сразу все получится. Но любая схема убивает юмор. В том понимании юмора, который люблю я: когда ты смеешься, а начинаешь анализировать — и не понимаешь, почему ты засмеялся вот здесь. У американцев — это конвейер и машина, у них нескончаемый поток гэгов, за которым видны годы работы целой команды. Когда я с детьми смотрю «Пиратов Карибского моря», там после трюка идет обязательно шутка, а после шутки — трюк. И я понимаю, что нам хочется что-то такое обязательно сделать, но давайте тогда серьезно над этим поработаем. А у нас получается то, что смотреть невозможно, потому что ты знаешь, чем через секунду тебя попробуют насмешить. И до того, как шутка произнесена, ты уже знаешь не только, что она будет, но даже какой она будет. Поэтому хороших комедий мало. И еще юмор очень завязан на время и на контекст. Когда общество мечет то в одну, то в другую сторону, когда у него нет системы ценностей, то можно, конечно, смеяться над тем, как всех мечет туда-сюда, но это будет тоже что-то такое, суетливое. Остается уходить в личное. Тот же Крыжовников, например, работает на территории личного. А когда начинаешь пробовать выходить куда-то, например в историю человека, который ищет себя, как в «Мимино»,— смеяться становится сложно. Непонятно, как и над чем.
Комедию про развод, в которой хеппи-энд не соответствует общепринятым представлениям о счастливом финале, вы сняли. Что дальше — комедия про смерть?
Кроме шуток, я всерьез думала об этом, потому что комедия про смерть — очень соблазнительная штука. Но очень сложная. И, поскольку я трусиха, то, видимо, я должна это яйцо еще высидеть. Поэтому — не сейчас. Зато у меня есть одна давняя идея, к которой я все подбираюсь. Я очень хочу снять боевик. Но боевик комедийный. Потому что я очень люблю комедийные боевики. Вернее, так: я считаю, что боевик без юмора — вообще не боевик, а так. Полжанра. И, насколько я помню, у нас ничего в этом жанре толком не снято. В общем, хочу снять «Крепкий орешек» — меня вот очень интересует история человека, который не собирался спасать мир, а ему почему-то пришлось.
В прокате с 21 ноября