Человек «горячей точки»

У писателя, драматурга и публициста Генриха Боровика, начинавшего в 1950-х годах свою профессиональную карьеру специальным корреспондентом журнала «Огонек», на этой неделе юбилей: ему 90!

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Дмитрий Якушкин

Мне нравится эта история, и при соответствующем контексте я иногда рассказываю ее на лекциях, в частности, когда речь заходит об авторском стиле в советской политической журналистике. В 1966 году Генрих Боровик приехал работать в Нью-Йорк и обнаружил, что на казенной пишущей машинке, принадлежавшей корпункту Агентства печати «Новости», не функционирует клавиша с восклицательным знаком. Он интерпретировал дефект как сигнал себе: писать он будет об Америке «без восклицательных знаков» в прямом и переносном смысле. В середине 1960-х, да и не только тогда, отказаться от зубодробительного пафоса, не загонять гвоздь под самую шляпку, не поддаваться общепринятому и незамысловатому черно-белому взгляду, в общем, не плыть по течению — для этого требовались талант и определенная независимость…

К моменту собкорства в Штатах за плечами у Генриха Боровика были Бирма, Индонезия, Вьетнам, Китай, Куба и выработанный им особый очерковый стиль, который и сделал журналисту имя.

Деталь с восклицательным знаком на клавиатуре — одна из множества, собранных им в дневниках за годы многолетней репортерской работы и командировок по всему миру — масса развернутых наблюдений, пересказ диалогов, случайно услышанных реплик. Дневники он продолжает дисциплинированно вести и по сей день, убежденно полагая, что это не просто заметки «на полях», а записи ради сохранения дыхания истории.

Без этой внушительной «подводной части айсберга» Генрих Боровик не написал бы около десятка книг и несколько пьес, с большим успехом шедших в советские годы в театрах по всей стране, не снял бы документальные фильмы про революцию на Кубе и сериал про «неизвестную» войну на Востоке, адресованный американской аудитории, не создал бы серию публицистических передач на телевидении. Мы несколько раз говорили с ним о литературной ценности этих записок. Сам автор относится к дневниковым заметкам спокойно, рассматривая их в первую очередь как исходный, «непарадный» материал: многое нашло себе место в опубликованном, но основная часть осталась за бортом. Я возражал: в наши дни, когда читательский интерес сместился в сторону мемуаров и документалистики, особенно в отношении советского периода истории страны, где по-прежнему много пробелов, взгляд свидетеля и непосредственного участника основных международных событий второй половины ХХ века, начиная с дней Хрущева и заканчивая Горбачевым, мог бы быть востребован.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Как получились востребованными фотографии, которые никогда не расстававшийся с камерой Боровик первоначально делал для себя — в качестве «фотодневника» и вспомогательного материала для написания в дальнейшем корреспонденций. Эти снимки несколько десятилетий хранились в виде контролек (правда, отсортированные в идеальном порядке, что вообще отличает его манеру работать со своим досье), но однажды выяснилось: то, что снималось «между строк», оказалось уникальным фотоматериалом по композиции, свету, переданной атмосфере. Состоялась даже выставка фоторабот Генриха Боровика под названием «Увидеть время» в одном из главных художественных музеев страны — Пушкинском…

Генрих Боровик никогда не работал в благополучных европейских странах. Уже с первых дней в «Огоньке» его «визитной карточкой» стали горячие точки: сначала в Юго-Восточной Азии, где во второй половине 1950-х завершалась антиколониальная борьба, затем в странах Латинской Америки, где по законам того времени разворачивалась борьба за социальную и политическую справедливость.

Да и в Америке он оказался в наиболее интересный для нее исторический момент обострения гражданских конфликтов на фоне войны во Вьетнаме, борьбы за права цветных и серии громких политических убийств.

Название одной из самых известных книг Боровика — «Один год неспокойного солнца» (она посвящена событиям 1968 года, прогремевшего в истории многих стран, в том числе и нашей).

Но «неспокойствие» — это еще и ключ к пониманию самого автора: нежелание отсиживаться ни в тылу, ни в приемных, что роднило Боровика с другими неспокойными характерами по разные стороны океана. Он дружил с ветераном Второй мировой, писателем Норманом Мейлором, который никогда не стеснялся ни острых выражений, ни экстравагантных поступков. Он показывал Америку и находил общий язык с неутомимым и ангажированным Евгением Евтушенко. Его старшими товарищами были Роман Кармен и Константин Симонов, прошедшие Испанию и Великую Отечественную. А оказавшись на Кубе, мог ли он пропустить возможность порыбачить с таким непростым персонажем, как Хемингуэй — кумир послевоенных поколений, который открылся советской аудитории благодаря оттепели?

Известно, как многие слова могут стираться от частого употребления, но мне важно подчеркнуть: Генрих Боровик верит в то, что он делает, и эта вера считывается, передается людям, которые эмоционально откликаются на его интонацию. Ее нельзя «сыграть». В афганских очерках у Артема Боровика есть такая фраза: человек ответственен не только за то, в чем принимал участие, но и за то, чему был свидетелем. Мне кажется, эта фраза сына — об отце.