фестиваль театр
На завершившемся в Тарту эстонском национальном театральном фестивале "Драма" пять из десяти призов получил спектакль по классическому русскому роману в постановке российского режиссера. "Отцы и дети" Тургенева в таллинском Городском театре поставил Адольф Шапиро. В декабре спектакль приедет на гастроли в Москву. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Всем знакомым непременно посоветую посмотреть спектакль на гастролях в Москве. Но сам, скорее всего, не пойду: боюсь смазать хорошее впечатление. Слишком уж вписаны и встроены эти "Отцы и дети" в пространство треугольного подвала дома в центре старого Таллина, где находится Городской театр. Зал называется "Ад" — в противоположность залу "Небо" на верхнем этаже театра. Подвал расчистили и обустроили несколько лет назад, когда Адольф Шапиро решил именно здесь поставить "Трехгрошовую оперу". Теперь в обжитом героями Брехта пространстве московский режиссер поселил героев Тургенева.
Знаменитый латышский художник Андрис Фрейбергс придумал оформление, которое, по-моему, должно войти во все учебники по театральной сценографии. Он застелил пол темно-серого, низко нависающего над головами зрителей бетонного подвала ворсистым белым мехом. Но пушистое покрытие не только лежит. Точно волшебный мох поднимается оно метра на полтора по нескольким бетонным колоннам-деревьям фундамента. На каждой из колонн прикреплен овальный портретик; получается как будто стена гостиной усадебного дома — это первая, но не самая главная ассоциация. Истинный смысл проявляется позже.
Кто как, а я понял смысл сценографической метафоры только к середине первого действия. Несколько сцен романа были уже сыграны — замечательно, кстати, сыграны,— когда стал шевелиться предательский критический вопрос: а к чему, собственно говоря, клонит действие тургеневского романа режиссер? Вспомнились вдруг последние страницы романа, когда старички Базаровы приходят на могилу сына,— одни из самых трогательных и печальных страниц русской литературы. И тут как прозрел: да вот же они, могилы-то! Белые памятники с овалами фотографий стоят на заросшем белой травой кладбище.
Разумеется, навязанный роману Тургенева советской школой "прогрессивный дух" изгнан напрочь. Да и само заглавное противопоставление возрастных категорий в контексте спектакля звучит не как конфликт, а как намек на поток времени, на неотменимый порядок смены отцов детьми. И лирические, и идейные сцены романа словно подсвечены отстраненным взглядом, ироническим и помнящим об общей печальной участи. (Если уж говорить про "подсветку", как не помянуть художника по свету питерца Глеба Фильштинского, чья филигранная партитура теплых, холодных и мутных освещений делает противоречивую гармонию спектакля еще более острой.) Совсем не победителем и не провозвестником "светлого будущего" выглядит сыгранный актером Марко Матвере нигилист Евгений Базаров. Хоть и есть в нем поначалу нечто ухарское, разболтанное, а все же отмечен он и какой-то внутренней печалью обреченности. Спектакль вообще притягивает потайными механизмами воздействия. И если режиссер Адольф Шапиро тщательно наладил в соответствии с законами психологического театра взаимоотношения между персонажами, то постановщик Адольф Шапиро обыденное сценическое течение сюжета нерезко, но уверенно надламывает. Кстати, с первой минуты спектакля, когда актеров, задумчиво вышедших к зрителям с книжками в руках, спугивает кричащая современная мелодия. После "коллективного" слома режиссер каждому из актеров тоже придумывает персональный надлом.
Чего стоит хотя бы построенная как странный танец роль Кирсанова-отца, сыгранная Лембитом Петерсоном: все время он как-то наклонен и слегка выкручен. Или филигранная работа Аарне Юкскюла, взявшего на себя сразу двух отцов, причем разительно непохожих — Кирсанова-дядю и старика Базарова. На спектакле Городского театра понимаешь, что по количеству блестящих актеров на душу населения полуторамиллионная Эстония наверняка занимает одно из первых мест в мире. Ведь и маленькие роли запоминаются не хуже больших, как, например, Анн Ремманн — хлопотливая и кроткая Арина Власьевна. Под музыку из какой-то другой жизни, под застольную из "Травиаты" танцуют родители Базарова, простодушно радуясь приезду любимого сына и не ведая, как скоро придет конец их счастью.
Танец вообще организует ритм спектакля, словно его танцуют не сами персонажи, а время и судьба. Она подхватывает умирающего Базарова и в судорожных кружениях сквозняка уносит его за кулисы. Оставленные до поры в живых персонажи, разбившись на пары, дотанцовывают финал тургеневского спектакля. Ну те самые остальные персонажи, кто вроде глуповатого Аркадия Кирсанова (Индрек Саммул) с облегчением выбрал путь спокойных обывательских ритмов. Среди танцующих семенит пара старичков — они отстают от прочих, несущихся дальше, и сворачивают на кладбище. Потом сидят на скамеечке у пушистого белого памятника, на белом ковре, напоминающем теперь о мягком снежном покрове, легшем на замерзшую бетоном землю.