Остросюжетный сериал Бориса Хлебникова «Шторм» вышел на видеосервисе Start. В центре сюжета — противостояние двух друзей-следователей. О том, каково это — погрузиться в «мир погон», рассказал «Огоньку» режиссер Борис Хлебников.
Главных героев «Шторма» можно порицать, но также им можно сочувствовать (Максим Лагашкин и Александр Робак, кадр из сериала «Шторм»)
Фото: Марс Медиа Энтертейнмент
Главных героев «Шторма» можно порицать, но также им можно сочувствовать (Максим Лагашкин и Александр Робак, кадр из сериала «Шторм»)
Фото: Марс Медиа Энтертейнмент
— Вы неоднократно скептически высказывались по поводу полиции. И вдруг сняли сериал, где главные герои — следователи. Во время разработки этой темы, погружения в среду вы изменили свое мнение о полицейской системе?
Чем известен Борис Хлебников
— Нет, конечно. Наталия Мещанинова, сценарист сериала, общалась с полицейскими; она, конечно, собирала материал, но мы сразу уговорились, что сегодня невозможно сделать документальный сериал о полицейских социально точный. Поэтому мы делали более условный мир. Мир следователей — которые не то чтобы стопроцентно хорошие, они сложные люди — но и не злодеи. Ну и потом, следователи отличаются от других полицейских, они высшая каста, все-таки заняты в основном умственной деятельностью. Но главное — это контекст. У этих людей в погонах и с очень большими возможностями есть выбор — поступать так или иначе, думать об общем благе, о справедливости или преследовать свои собственные интересы. И к тому же эти люди сталкиваются с неразрешимыми личными проблемами, как и все мы: с болезнями, с несчастной любовью и так далее. Личный эмоциональный фон в этой истории оказывается важнее, чем профессиональный. И в итоге полицейская история уходит на задний план.
Мне кажется, что, пожалуй, только в Средние века можно было рассказывать историю про хороших и плохих людей. На самом деле их просто не существует. Просто есть люди, к которым мы привязаны, которых любим и которым прощаем всё.
А есть те, кого мы не любим и считаем их плохими, хотя они являются точно такими же, как те, кого мы любим. В общем-то любой характер в итоге является сочетанием каких-то недостатков и достоинств. И, выбирая на главную роль Александра Робака, я прекрасно понимал, что ему будут сочувствовать. Выбирая другого главного героя, его антагониста, в исполнении Максима Лагашкина — и зная о его актерском обаянии — я понимал, что ему тоже будут сочувствовать, при всех его проступках. Точно так же и с героиней в исполнении Анны Михалковой… То есть отношение к нашим героям — это вопрос любви, а не морали в итоге, вот так я бы сказал.
— Для вас любовь выше морали?
— Да, и я думаю, что она для всех выше морали.
— Когда вы снимали «Аритмию», то с большим интересом, как я помню, исследовали врачебную среду, проводили документальные интервью. А как было со «Штормом»? Вы изучали среду, в которой живут полицейские? Откуда взялось выражение «адреналиновые м***» — так в сериале называют следователей, которые принципиально решают добиваться правды, справедливости, невзирая ни на какие чины. Откуда взялось это выражение?
— Это Наташа Мещанинова (сценарист.— «О») предложила. Когда она общалась со следователем, тот (анонимно, естественно) рассказывал ей много разных историй. В том числе и о характерах, типичных и нетипичных для этой среды. Там, как и везде, есть те, кто держат нос по ветру, как прикажут, так и сделают; есть и те, кто преследуют свои собственные, корыстные интересы… А есть, как он выразился, «адреналиновые м***». Их не так много, но они… как игроманы: им интересно переиграть преступника. Раскрыть, поймать, обезвредить. Или же когда совершаются какие-то из ряда вон преступления, когда невинные погибают, дети… И такой следователь лоб расшибет — лишь бы найти настоящих преступников. В этом своеобразная романтика профессии.
— И какие вопросы вы задавали Мещаниновой — и себе — по поводу сценария «Шторма»?..
— Мы очень долго думали про финал. Для нас это была драматургически сложная задача. Потому что мы имели дело, опять же повторюсь, с максимально неоднозначной фактурой. Еще была сложность — мы написали первую и вторую серии, Наташа придумала уже третью… Не мы, конечно, а Наташа — я все время почему-то «мы» говорю… Но в этот момент случилась трагедия, пожар в торговом центре «Зимняя вишня» в Кемерове. (Сериал «Шторм» начинается с трагедии в только что построенном Дворце культуры — во время торжественного концерта обрушивается крыша здания, погибают люди.— «О»). И мы сказали продюсерам, что теперь нужно переписать начало, чтобы все не выглядело буквально-публицистически. Мы долго не могли эту историю перепридумать. И в итоге решили оставить, как было. Сегодня, конечно, актуальность этой истории немного поутихла, прошло почти два года. Но вообще, честно говоря, я до сих пор недоволен, что мы этот эпизод оставили.
— Чем «Шторм» отличается от того, что вы делали раньше?
— Я никогда не делал в кино такой… густой мужской мир. Мир мужчин, действительно наделенных властью, сильных, очень уверенных в себе, которые находятся еще и в экстремальных состояниях. Для меня такая концентрация характеров и столкновение воль непривычны, и актеры — и Александр Робак, и Максим Лагашкин — очень мне помогли сделать сериал именно таким. Еще я первый раз в жизни… не мешал работать оператору. У меня всегда с операторами были такие отношения, что я, кажется, все время губил их работу. А здесь впервые у меня получилось на каком-то эмоциональном уровне отпустить ситуацию, довериться коллеге. Я вдруг понял, что прежде вел себя неправильно, и на этот раз вообще не влезал в работу оператора Алишера Хамидходжаева. И он в итоге сделал то, чего я сам давно хотел. И в тандеме с художником-постановщиком они по-новому раскрыли и замысел, и драматургию, и это очень помогло актерам. Знаете, я не перфекционист, честно говоря. Но я стараюсь так, чтобы люди на площадке воплощали свои лучшие качества.
— Вы сказали, что в «Шторме» стремились отойти от художественных, нарочито выразительных приемов, пытаясь использовать средства документального кино. У вас это получилось?
— У нас была только ручная камера, и никаких лишних украшательств. Я давно так работаю.
— А что плохого в выразительных художественных приемах?
— Мне это кажется ужасно скучным.
Я вообще, честно говоря, не верю в красивое, в такое классически красивое: выставленный свет, поставленные кадры, вот поезд идет по рельсам, а тут еще вдобавок музыка, не дай бог, заиграла и так далее.
Причем я не категорический противник этого; у других режиссеров, когда я это вижу, мне многое нравится… Но самому мне это перестало быть интересно. Но это не значит, что теперь всем нужно снимать только так.
— Чем для вас отличаются съемки сериала от полнометражного фильма?
— Двумя вещами. Во-первых, темпом — это не плохо и не хорошо, это просто немножко другая задача. Работать быстро и работать медленно — это не синонимы «халтурить» или «сделать хорошо», понимаете. Бывает, что иногда ты очень быстро делаешь что-то хорошее. Иногда актеры с лета играют лучше, чем когда долго репетируют и готовятся. Но чаще бывает, что требуется подольше повозиться с материалом. А настройка на сериал — это когда тебе нужно очень быстро бежать и думать на ходу, и вот этот темп держать все время, чтобы много смен выдержать, чтобы ничего не забыть, не испортить, не перепутать. И при этом быстро соображать.
Режиссер Борис Хлебников
Фото: Интерпресс / PhotoXPress.ru
Режиссер Борис Хлебников
Фото: Интерпресс / PhotoXPress.ru
В кино немного другой темп. Кадр, рассчитанный на большой экран, требует немного иной тщательности, чем телевизионный экран. Но вообще я за то, чтобы быстро снимать, мне так легче, проще, интересней. По сути, мы ту же «Аритмию» сняли очень быстро.
В литературе или в художественном кино самая важная составляющая — это финал, собственно говоря. В начале вы знакомитесь с героями, появляется конфликт, потом развязка, наращивается какой-то смысл, и в финале этот смысл проявляется, и вы все понимаете — про что вам рассказывали. И вот вы, скажем, с ощущением катарсиса или с чем-то еще выходите из кинозала — потрясенные, не потрясенные, и начинаете думать: а о чем это мне только что рассказали? Но такой финал для сериала — это самая неприемлемая вещь; потому что если вы сейчас сделали финал, то у вас потом уже не будет следующего сезона. То есть, снимая сериал, вы вынуждены как бы кастрировать одну из самых важных вещей в искусстве. Но зато в сериальном производстве можно вообще наплевать на финал. Вместо этого возникает нечто совершенно новое и невозможное, скажем, в кино — когда у зрителя возникает привычка к героям. И им уже не так важен финал, а важно иметь возможность возвращаться — в эту семью, в эту коллизию, в эти отношения.
Идеальный в этом смысле пример — 30 лет подряд идущий мультфильм «Симпсоны»: вы с каждой серией просто возвращаетесь в эту американскую семью и их глазами видите самое острое, жесткое, что есть сейчас в Америке. Это действительно выдающееся произведение искусства. Герои не стареют, и к этой константе все время хочется возвращаться. И у сериала именно такая, романная структура, он может ведь бесконечно идти — как сага, в которой одни умирают, другие рождаются, и так веками. Вот это нужно учитывать, когда имеешь дело с сериалом.
— Даже не очень известный ваш сериал «Озабоченные», скорее всего, посмотрело намного больше людей, чем обласканный критиками и призами фильм «Аритмия». Что вам важнее — признание зрителей или их количество?
— Я не знаю, честно говоря. Понятие успеха на телевидении и в кинопрокате отличается в разы. Я думаю, что количество людей, посмотревших «Озабоченных», действительно намного больше, чем зрителей «Аритмии». Но при этом по телевизионным меркам «Озабоченные» абсолютно провалились в эфире, у них были очень маленькие цифры рейтинга. А вот «Аритмия» окупилась два или три раза, стала вполне прибыльным фильмом.
— Как теперь вы будете отслеживать зрительскую успешность сериала «Шторм», который выходит не в кино, не на ТВ, а на видеосервисе?
— Непонятно, как считать, — это же новое дело, эта платформа. Не очень понятно, как считать зрителя, как это будет монетизироваться. Как говорит продюсер Александр Дулерайн, одна лодка уже тонет, а вторую еще не построили. То есть телик действительно умер уже и тонет, а на платформы зритель еще массово не пришел.
— Вы говорите, что телик умер, но все равно вечерами в России миллионы людей включают телевизор и смотрят свой сериал.
— Еще три года назад, когда обсуждался ежегодный рекламный бюджет на телевидении, 90 процентов его было у телика, и только 10 — у интернета. Год назад они сравнялись, 50 на 50. И в этом году уже, мне кажется, доля интернета даже опережает телевизор…
— А работа для видеосервиса тоже имеет свою специфику? Может быть, меньше согласований, меньше начальников над вами?
— Во-первых, там не было обычных телевизионных идиотов; если и приходилось с кем-то спорить, то это был спор не по поводу абсурдной ерунды, а по делу и нормальные производственные отношения. В этом смысле с продюсерами Start (видеосервис, на котором вышел сериал «Шторм».— «О») мне было максимально интересно. Не просто, не легко — но именно интересно. Люди хотят делать что-то новое, модное, интересное. Они машут флагом, чтобы к ним пришли люди. А на федеральных каналах зарабатывают на производстве и любят такой подход: давайте, растяните эту серию, она слишком плотная, тут много событий, люди не будут смотреть, они же салат во время просмотра делают… И пускай у вас здесь будет не 20 событий на серию, а 5. А потом какой-нибудь продюсер сидит на кастинге и говорит: «Эта актриса, мне кажется, не *** (сексуально привлекательная). Давайте ее не будем брать...» От такого отношения уже тошнит, честно говоря, это уже что-то неликвидное, ниже санитарной нормы.
Первый телевизионный продюсер, фанатом которого я стал, — Александр Дулерайн. Я тогда работал на ТНТ, и это был первый продюсер, который предпочитал делать то, что нравилось ему самому. То есть он не пытался понравиться гипотетическому усредненному зрителю — домохозяйкам, пенсионерам или избирателям; то, что делал Дулерайн, прежде всего должно было нравиться самому Дулерайну. И именно тогда появились «Интерны», «Реальные пацаны», появилась «Наша Russia», ну и так далее.
— Я правильно понимаю: специалисты, которые делают все эти платформенные эксперименты, — это не мигрировавшие с телевидения люди, а какая-то новая генерация, новое поколение с другими принципами работы?
— Мне кажется, это очень по-разному бывает. Естественно, это все делают телевизионщики, но те, которым скучно делать херню на телевидении и хочется, условно говоря, заниматься творчеством.