Семен Ласкин
Одиночество контактного человека
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Писатель, сценарист и искусствовед Семен Ласкин — человек с любопытной траекторией. Окончив Первый ленинградский мединститут, он много лет работал врачом, одновременно пробиваясь в литературу, во многом за счет освященной в советской культуре роли пишущего специалиста. Относительную известность ему принесли рассказы и драмы о медицинской работе — достойная и негромкая ниша. Постепенно Ласкин поменял специальность. В 70-х он вошел в круг еще живых осколков мира довоенного ленинградского модернизма — учеников Малевича, Матюшина и Филонова, стал собирать материалы, организовывать выставки забытых художников, писать о них статьи и книги — как документальные, так и беллетризованные. Ласкин действительно много сделал для того, чтобы возобновить прервавшуюся историю ленинградского авангарда (одним из его подопечных был, например, Владимир Стерлигов, чью первую официальную выставку Ласкин устроил). Его самоощущение врача тут явно помогало: можно сказать, от спасения людей он перешел к спасению искусства.
Ласкин умер в 2005 году и был практически забыт. «Одиночество контактного человека» — его первая посмертная книга. Здесь, однако, нет ни прозы, ни текстов об искусстве. Это — выдержки из ласкинского дневника, собранные его сыном, писателем и историком Александром Ласкиным. Его собственные воспоминания и комментарии занимают довольно большую часть книги. Голос сына звучит параллельно с голосом отца, организует чтение. С одной стороны, это выглядит немного странно. С другой — он действительно полноценный соавтор книги. Ласкин-старший вел дневники всю жизнь, осталось около двух тысяч страниц. «Одиночество контактного человека» — тщательно собранный монтаж из отцовских записей.
Они организованы по персоналиям: главы о знаменитых друзьях — Василии Аксенове и Илье Авербахе (оба также учились на медиков, все вместе выдвигались в искусство), о литературных учителях — Данииле Гранине и Геннадии Горе (последний, тонкий фантаст и младший друг обэриутов, ввел Ласкина в мир авангардного искусства), о художниках-героях его книг — Василии Калужине, Вере Ермолаевой, о прочих знакомых из мира литературы, кино и искусства, наконец, о собственном писательском пути.
Есть два типа культурного бытования дневников. Первый — дневники известных людей, «деятелей», фигурантов истории, чьи мысли и действия интересны нам постольку, поскольку мы знаем их труды и биографии. Второй — дневники людей «обычных», будто бы непримечательных свидетелей, опыт которых позволяет перенастроить зрение, увидеть историю не как связный нарратив, а как сеть малых событий. В первом случае перед автором стоит невидимый определенный артикль, во втором — неопределенный. Разделение это, конечно же, условно. Оно относится не к самим создателям дневников, а к способу чтения.
Дневники Ласкина, помимо обилия любопытных фактов, интересны тем, что располагаются посредине. Они принадлежат писателю, но писатель в данном случае — не совсем автор известных произведений, создатель сюжетов, узнаваемой эстетики. Скорее это — род занятий, принадлежность к определенному кругу, подразумевающая свои ритуалы, тревоги и увлечения. Множество в разной степени известных персонажей, населяющих эту книгу, составляют фон. В центре же «Одиночества контактного человека» — мир как бы не слишком выделяющегося ленинградского интеллигента 60–80-х, в меру оппозиционного и в меру конформистского, наблюдающего за партийными постановлениями, читающего русскую классику, немного увлекающегося мистикой, чающего культурного возрождения. Литератор здесь — не человек особенно глубоких наблюдений или страстных переживаний. Его никак не получается романтизировать. От этого сама ткань писательского быта становится неожиданно выпуклой.
Издательство НЛО
Маргарета Фёрингер
Авангард и психотехника
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Книга немецкой исследовательницы авангарда Маргареты Фёрингер написана подчеркнуто полемично по отношению к западной традиции восприятия русского революционного искусства. Научные увлечения авангардистов часто воспринимают как дань моде, поэтическую условность, наивный техно-фетишизм — один из многочисленных элементов борьбы с идеализмом старших. Фёрингер утверждает: это не так. Эксперименты авангардистов не просто были вдохновлены новейшими научными открытиями, художники находились в теснейшем диалоге с учеными. Более того, в раннесоветские годы эти профессии смешивались: естественная наука почти неразличимо переплеталась с новаторским искусством, а вместе с тем и с революционной политикой. Все вместе они служили преображению социальной жизни, созданию нового советского человека. В первую очередь Фёрингер интересуется взаимодействием русского авангарда и психотехники.
Изобретенная немецко-американским психиатром Гюго Мюнстербергом, специалистом в области судмедэкспертизы и управления производственными процессами, эта дисциплина была чрезвычайно популярна в начале ХХ века. Психотехника долго была главным конкурентом психоанализа. Вместо вглядывания в глубину бессознательного в ее основе лежало принципиальное упрощение психических процессов — сведение их к элементарным единицам, повторяющимся движениям и рефлексам. Психотехника была идеальной методикой для исследования отношений человека и машины, для построения новой, очищенной от всякой иррациональности системы общественных отношений. Поэтому наука эта приковывала внимание и левых политиков, и революционных художников.
В книге Фёрингер множество сюжетов, но построена она прежде всего вокруг трех героев. Все они оказались немного на периферии авангардистского канона, в тени великих коллег и соперников. Первый — лидер группы архитекторов-рационалистов Николай Ладовский, разрабатывавший причудливые приборы под названием «глазометры», предназначенные для изучения особенностей зрения, а также исследовавший траектории перемещения людей в городском пространстве. Если их конкуренты-конструктивисты исходили из того, что в основе архитектуры должны лежать технические средства, конструкция, обнаженные качества самой материи — бетона, стекла, железа, то рационалисты полагали, что архитектура обязана строиться на изучении восприятия, пространственном воспитании ног и глаза — иначе говоря, на простейших психических функциях, становившихся элементами новой социальной жизни. Студия Ладовского была не обычным проектным бюро, а лабораторией по разработке политической технологии архитектуры.
Второго героя, режиссера Всеволода Пудовкина, обычно помнят как автора бодрых картин о революции, немного вторичных по отношению к фильмам Эйзенштейна и Кулешова. Его кинематографический дебют «Механика головного мозга» — произведение гораздо более новаторское. Формально это документальный отчет об опытах Ивана Павлова, пропаганда передовой материалистической науки. На деле Пудовкин не просто наблюдает за работой павловской лаборатории. Он ставит эксперимент методами самого кинематографа, разрабатывает систему шокирующих приемов, расшатывающих автоматизированное видение и вырабатывающих у самого зрителя новые визуальные рефлексы, аналогичные условным рефлексам Павлова. Монтажный стол и кинотеатр оказываются не только пространствами эстетического и педагогического опыта, но и новыми научными площадками.
Последняя и самая любопытная часть посвящена Александру Богданову — революционеру, философу, оппоненту Ленина, основателю Пролеткульта, автору фантастических романов и медику-экспериментатору. В 1926 году не имевший медицинского образования Богданов открыл Институт переливания крови. На несколько лет его исследования стали не менее обсуждаемыми, чем опыты Павлова и Бехтерева. Богданов был уверен, что постоянным обменом крови можно исправить практически все недуги: молодым привить иммунитет старых, старым — бодрость молодых, лечить болезни тела и духа. Едва ли не главным объектом его борьбы было «советское выгорание» — всеобщая изношенность бурными годами революции.
Опыты эти опирались на большую клиническую традицию, но вместе с тем переливание крови было философским проектом. В основе его лежало разработанное Богдановым учение о «тектологии» — сети структур, организующих весь мир — живое и неживое, материю и культуру. Структуры эти постоянно выходят из баланса и требуют лечения, восстановления связей. У этих связей могут быть очень разные медиумы, работающие, однако, сходным образом. В утопии Пролеткульта основой всечеловеческой сети была культура, в институте ей стала кровь. Как и в авангардистских проектах, вроде экспериментов Ладовского и Пудовкина, в основе богдановского переливания крови лежала интенция радикального преображения общества, создания новых отношений между людьми. Но если авангардисты ограничивались воздействием на психику, то Богданов надеялся проникнуть еще глубже — в саму физиологическую субстанцию человека.
Издательство НЛО
Перевод Кирилл Левинсон, Вера Дубина