В цирке славного Салтана

На новой сцене Большого театра прошла первая премьера сезона: «Сказку о царе Салтане» Римского-Корсакова поставил молодой режиссер Алексей Франдетти. Рассказывает Сергей Ходнев.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

35-летний Алексей Франдетти — один из самых наших плодовитых режиссеров, работающих в мюзикловом жанре. Это ценная специальность, но в ее рамках постановщику, как видно, не удержаться: пришел черед больших оперных ангажементов — только что в Екатеринбурге вышел «Риголетто» в постановке Франдетти, теперь подоспел дебют в Большом. Не то чтобы в этом была вина режиссера или жанра, однако фатальным образом получается так, что мюзикл, поставленный как опера, особого урона от того не несет, а вот опера, поставленная как мюзикл, приобретает неистребимое простодушие циркового парада-алле.

Для главных героев по части сценического движения и вообще актерского существования ничего экстраординарного не придумано, зато неимоверно щедро задействованы танцовщики, миманс и приглашенные циркачи, так что на сцене и десяти минут не проходит без того, чтобы кто-нибудь не кувыркался, не исполнял акробатические прыжки или хотя бы не пританцовывал. Милая хвостатая белка в виде жонглера, обряженного в золотой камзол и подкидывающего золотые же «орехи»,— это даже прелестно; тридцать три богатыря в обличье петровских гвардейцев, стреляющих конфетти из своих мушкетов,— допустим, что это складно. Когда же оркестр под управлением Тугана Сохиева играет вступление ко второму действию («туча по небу идет, бочка по морю плывет») — это чистая сказочность, прозрачная, магическая, но хрупкая, по которой любая постановочная неловкость как кувалдой бьет. И все же режиссер знай выводит в этот момент на сцену миманс в люминесцирующих костюмах медуз и осьминогов, да еще спускает сверху на лонжах цирковых артистов, изображающих чародея-коршуна и Лебедь, которые «бьются», ненароком роняя на сцену соответственно черные и белые перышки.

Почему белка в камзоле, а богатыри — гвардейцы? А вот почему: это Тмутаракань, где царствует Салтан (Денис Макаров), изображена (в основном на уровне костюмов) в лубочно-игрушечном допетровском стиле, с базарной пестротой, с горлатными шапками бояр и с кокошниками. Гвидонов же город Леденец — это Петербург, тоже, впрочем, напропалую лубочный: на сцене выстраиваются подсвеченные пластиковые макеты Петропавловского собора, Исаакия, Спаса-на-Крови, Биржи и Александровской колонны. Другой центральный пункт в сценографии спектакля, довольно немногословно оформленного Зиновием Марголиным,— грандиозный куб, стенки которого периодически отпускаются плашмя, как у гигантской коробки с пирожными, и тогда внутри обнаруживается башня терема Салтана или дуб на острове Буяне. Гардероб спектакля (художник по костюмам — Виктория Севрюкова) при таких вводных данных, естественно, эклектичнее некуда. Жители Леденца с умеренным вкусом наряжены под XVIII век (ну знаете, как это бывает в преуспевающих театрах музкомедии — фижмы пыльно-голубого цвета, гротескные парики, корабли на головах, еще почему-то лампочки), а троица корабельщиков (Максим Пастер, Николай Казанский, Александр Бородин) выглядит словно ошибившиеся сценой фламандские депутаты из «Дон Карлоса».

Пастер и Казанский (который поет еще и Скомороха) — не единственные в премьерном составе «старожилы» труппы Большого. Суетливую и смешную Бабариху пела Ирина Долженко, молодая прима Анна Аглатова вложила весь свой барочно-моцартовско-белькантовый опыт в партию Лебеди — и получилось убедительно. Но и недавние приобретения театра в «Салтане» как нельзя кстати: Ольга Селиверстова (Мюзетта в прошлогодней «Богеме») с кроткой глянцевитостью спела Милитрису, а юный узбекский тенор Бехзод Давронов, исполнявший одну из маленьких ролей в «Путешествии в Реймс», оказался превосходным Гвидоном. В целом новый «Салтан», особенно если учитывать работу хора, вполне основательное в музыкальном смысле событие, хотя остается вопрос, насколько все-таки это прилично, когда в Большом театре не Гендель, а Римский-Корсаков идет с массивными купюрами.

Причем с такими, какие в голову не пришли, например, Дмитрию Чернякову и Алену Альтиноглу, когда они ставили «Салтана» в Брюсселе (где, казалось бы, все эти Babarikha — пустой для сердца звук). Выброшен и целый персонаж — Старый дед вместе со своим сказом про ежа-целовальника, заиньку-смерда и прочих. Не Царевна Лебедь, конечно, но все-таки неудобно: в финале без его реплик не обойтись, и приходится ни с того ни с сего выпускать с ними Первого корабельщика. Объяснение всем странностям, очевидно, одно — Большому жизненно необходим оперный спектакль детского профиля, большой и притом необременительный. Но ради кокошников, право слово, лучше уж было честно реконструировать коровинскую постановку 1913 года.