выставка искусство
В Мраморном дворце в Русском музее открылась выставка "Ээро Ярнефельт (1863-1937) и семья Клодтов". Спокойная, хорошая выставка одного из столпов финского искусства по мысли устроителей должна была превратиться в крупномасштабное мероприятие по демонстрации финского художественного гения. На лояльность к Финляндии проверилась обозреватель Ъ КИРА Ъ-ДОЛИНИНА.
В день открытия выставки меня мучили неполиткорректные чувства. Маленький, но самый близкий наш сосед Финляндия пользуется в Питере особым расположением горожан. Ампирный старый Хельсинки — уменьшенная копия Петербурга, благо и строили примерно одни и те же архитекторы. Современный Хельсинки — воплощенное доказательство того, как удобно можно было бы жить в промозглом и холодном Питере, если бы над ним столь же хорошо потрудились. Все эти соображения давно и крепко сидели и во мне — до открытия выставки. Вообще-то финская культура и народ тут ни при чем. Это был просто плохой PR: сначала несколько раз загнать весь Невский проспект в пробки по случаю проезда премьер-министра Финляндии, потом заставить заранее приглашенную прессу и гостей стучаться в закрытые ворота Мраморного дворца, потом отдать бразды правления над вконец умотанной препирательствами с охраной толпой в руки господина из ФСО, который милостиво разрешил полюбоваться выставкой 30 минут, а потом совсем не милостиво приказал всем выкатываться, потому как на выставку приедет все тот же премьер-министр. Моя национальная гордость великоросса была всем этим потревожена, но за выделенные ей 30 минут созерцания чужого национального гения вернулась на прежние позиции. Их гений оказался достаточно русским, чтобы сравнивать его с русскими его современниками, и сравнение это вышло в нашу пользу. Ээро Ярнефельт — знаменитый и действительно хороший художник. Плохо только, что подобных ему в только формирующемся в конце XIX века финском искусстве было еще человека три-четыре, из которых в порыве национального самосознания историки сделали иконы. При этом Ярнефельт далеко не самый "финский" художник среди своих знаменитых современников (самый самобытный — Аксели Галлен-Каллела) — наоборот, художник среднеевропейский, находящийся ровно посередине между русским, немецким и французским искусством, которые влияли на него если и не в равной степени, то очень близко к тому. Русского в Ярнефельте очень много. Начать хотя бы с крови: его мать была урожденной Клодт фон Юргенсбург — из разветвленной и чрезвычайно художественной семьи петербургских Клодтов. Они, конечно же, были шведы, но уже сильно обрусевшие, и дети Клодтов получали хорошее русское воспитание. Финский мальчик Ээро Ярнефельт был после художественной школы в Хельсинки послан в Петербург в Академию художеств — под крыло своего дяди Михаила Константиновича Клодта, пейзажиста и профессора академии. Весь свой петербургский период Ярнефельт — совершенно русский. Он такой Куинджи, Левитан, Шишкин и Поленов в одном лице. То есть у него есть пейзажи, похожие то на одного, то на другого, то на третьего,— славная ученическая мозаика из русского пейзажа. Перелом случился в Париже, где он провел два года с 1886-го и где попал под влияние Бастьен-Лепажа, одного из сильнейших мастеров французской натуралистической школы. Перенеся немного надрывный натурализм Бастьен-Лепажа на суровую финскую почву, подкрепив все это немецким холодноватым модерном Ходлера, Ярнефельт стал финским художником.
Финское искусство в его лице получило мастера на все руки. Надо было срочно делать национальное искусство, и он делал: портреты семьи и культурных деятелей (благо в семье этих самых деятелей было в избытке, даже Ян Сибелиус был зятем Ярнефельта), портреты национальных героев, финские пейзажи, крестьянские сцены, городские виды, монументальные панно в общественных зданиях. Финны все это благодарно оценили — Ярнефельт и сам стал национальным героем, ради которого готовы поставить с ног на голову даже прежнюю столицу нашей с ними общей империи.