выставка авангард
В галерее Московского центра искусств на Неглинке открылись сразу две выставки из цикла "Новые русские коллекции". В залах центра искусств соседствуют коллекция русской беспредметной графики 1910-1920-х и экспозиция работ на бумаге Казимира Малевича 1910-1930-х годов. Рассказывает ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Работы Казимира Малевича, которые можно увидеть в галерее на Неглинке, ранее в России не выставлялись и, за редким исключением, в русских изданиях не печатались. Некоторые из них можно было увидеть на посвященной столетию Малевича выставке, организованной в 1978 году в парижском Центре Помпиду, что-то воспроизводилось в посвященных великому русскому авангардисту западных изданиях. С недавнего времени эти работы входят в собрание Artistica Foundation, которая и предоставила их для московской выставки.
Графические работы Малевича — не столько законченные произведения (как представленные по соседству работы его современников, учеников или единомышленников Веры Ермолаевой, Кирилла Зданевича, Густава Клуциса, Алексея Крученых и других), сколько протоколы некоей концептуальной и философской работы, для которой завершенные полотна — что-то вроде отделяющихся при взлете ступеней космической ракеты. Представленные на Неглинке произведения позволяют проследить эту работу мысли на протяжении всего творческого пути художника: от кубизма начала 1910-х до постсупрематизма 1930-х. Здесь есть эскизы будущих живописных произведений (иногда так и неосуществленных) и карандашные "аналитические схемы", анатомирующие уже существующие произведения других художников, например кубистическое полотно Пабло Пикассо "Скрипка" 1912 года, в устройстве которого Казимир Малевич разбирался в середине 1920-х годов.
Одни из самых необычных экспонатов выставки — парадоксальные "заумные" произведения 1914-1915 годов, созданные после "Победы над Солнцем", основополагающего для русского авангарда опыта сотрудничества Казимира Малевича с композитором Михаилом Матюшиным и одним из главных теоретиков и практиков "зауми", поэтом Алексеем Крученых. Впрочем, "заумные" композиции Малевича выглядят даже радикальнее, чем выставленные в соседних залах коллажи Крученых — нарядные разноцветные бумажки вперемешку с обрывками исписанных листов, на которых при некотором усилии удается разобрать довольно мрачные тексты. У Малевича текста как такового практически нет, как нет и никакой визуальности. А есть, например, вырванный из блокнота лист, на котором еле намечены рыба, лестница, что-то вроде сломанных очков, квадрат и слово "Пудъ". Еще одна бумажка, на которой в рамочке виднеется корявым почерком выведенная надпись "Драка на бульваре",— то ли подпись к несуществующему газетному снимку из рубрики "Происшествия", то ли обложка неведомой книги (на ум тотчас же приходят "Случаи" Хармса). Еще один клочок бумаги в клеточку, на котором написано слово "Два" и нарисованы два ноля. За тавтологической лапидарностью этого уравнения из школьной тетрадки по математике проступает логический парадокс: каким это образом ноль плюс ноль может дать двойку? Если же нолей действительно два, то чем отличается один ноль от другого? Может быть, на рисунке Малевича изображены не ноль и ноль, а, скажем, нуль и ноль, фундаментальному различию между которыми посвятит почти двадцать лет спустя один из своих мини-трактатов Даниил Хармс. Как известно, Казимир Малевич в 1920-е годы признал обэриутов своими последователями. "Я старый безобразник, а вы молодые",— сказал гуру русского авангарда начинающим поэтам.
Но "заумные" бумажки — только одна из фаз малевичских поисков. Потом будут и наброски, и разработки к постсупрематическому крестьянскому циклу. В этот период Казимир Малевич отходит от абстракции в живописи, но по-прежнему разрабатывает ее в графике. На листе, датированном началом 1930-х, разместились целых семь композиций. Три разнокалиберных черных квадрата и черный круг, супрематические констелляции крестов и прямоугольников, бегло нацарапанные пером, кажутся какой-то улетающей ввысь флотилией воздушных змеев. Во всяком случае, они уже никак не являются эскизом картины и никак не привязаны к реальности того клочка бумаги, на котором они набросаны.