Алексей Гастев совершает удар молотком в лаборатории ЦИТа
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Алексей Гастев совершает удар молотком в лаборатории ЦИТа
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
В галерее «На Шаболовке» открылась выставка «Гастев. Как надо работать», посвященная Алексею Гастеву. Поэта, революционера и теоретика научной организации труда Гастева нередко причисляют к левакам-эксцентрикам, чье наследие интересно только ценителям маргиналий авангарда. Между тем вплоть до конца 1930-х он был одним из самых влиятельных деятелей советской культуры. Выставка позволяет по-новому оценить масштаб этой удивительной фигуры
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Фото: Ирина Кара
Фото: Ирина Кара
Фото: Ирина Кара
Фото: Ирина Кара
Фото: Ирина Кара
С репутацией Алексея Гастева произошла парадоксальная вещь. Его относительная малоизвестность, периферийное положение в общепринятой истории культуры — следствие его триумфа. Речь не о sic transit — переоценке масштаба дарования, когда знаменитый в прошлом автор впоследствии записывается в малозначительные современники. Речь о другом: Гастев — единственный из больших художников 1920-х осуществил авангардистскую мечту о полном переходе из поля эстетики в область практики, творения жизни. Для Лисицкого, Татлина, Родченко, Третьякова эти амбиции оставались на уровне манифестов. Несмотря на все попытки изжить искусство, они оставались профессиональными художниками. Поэтому с подлинно авангардной точки зрения были неудачниками — и поэтому же стали классиками. У Гастева все получилось.
Максим Горький во время визита в ЦИТ, 1928. Справа — Алексей Гастев
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Максим Горький во время визита в ЦИТ, 1928. Справа — Алексей Гастев
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Среди видных деятелей революционного искусства Гастев, один из немногих, был профессиональным революционером. Он вступает в РСДРП в 18 лет, в 19 устраивает первую демонстрацию, оказывается в ссылке, бежит, живет в Женеве бок о бок с Лениным. Участвует в революции 1905-го, снова уезжает, сближается с парижскими анархо-синдикалистами. Возвращается, работает токарем, пишет статьи в подпольные газеты. В 1917 году, разумеется, приезжает в Петроград, создает профсоюзы, отстаивает антицентралистский рабочий индустриализм, но сохраняет близкие отношения с большинством большевистских вождей.
С другой стороны, в отличие от многих революционеров, имевших литературные амбиции, Гастев действительно стал писателем. Его сборник «Поэзия рабочего удара», выдержавший только за годы Гражданской войны шесть изданий, был одним из манифестов новой пролетарской литературы. Тексты эти, впрочем, были довольно традиционные («Но полюбил я и тишь напряженную, / Ровный и низкий и сдержанный ход, / Волю каленую, в бой снаряженную, / Мой дорогой, мой любимый завод»). Вторая книга, «Пачка ордеров», уже была настоящей авангардистской поэзией экстатических приказов по переорганизации мира. Эти тексты требовали продолжения действиями, а не другими текстами.
Гастев исполнил это требование. В начале 1920-х обрываются обе его карьеры — политика и поэта. Первая — вынужденно (места для дебатов о самоуправлении после уже не было), вторая — сознательно. В 1921 году при активном содействии Ленина он открывает Центральный институт труда (ЦИТ). Его Гастев называл главным своим поэтическим произведением.
Алексей Гастев за токарным станком
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Алексей Гастев за токарным станком
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Произведение в данном случае — не завершенный продукт, не текст и даже не предприятие, функционирующие на манер перформанса. Произведение — это производство, создание труда как такового. Революция дала свободу — и это свобода работать. Но работа должна быть не хаотическим рывком вдохновения. Она должна быть организована вплоть до мельчайших движений. Ключевым понятием гастевской «научной организации труда» была «установка» — одновременно теоретический термин, означающий единицу отношения к трудовому процессу, и материальный объект. Установками назывались специально разработанные тренажеры, позволявшие отрабатывать любые действия — от удара молотком до взгляда. (Многие из них реконструированы на выставке.) В идеале НОТ работник превращался одновременно в точную машину, в научную лабораторию в рамках отдельного тела и в изобретательного художника. Труд становился аскетической практикой внимания, строгой научной дисциплиной и танцем.
Больше, чем любой раннесоветский институт, ЦИТ кажется воплощением духа 1920-х. В его работе сходятся все главные линии этого времени. Индустриальная механизация труда Тейлора и Форда. Новаторская психология — от павловской теории условного рефлекса до психоанализа. Гимнастика и культ здорового тела. Конструктивистский дизайн быта. Авангардный театр (в рамках института действовала студия Соломона Никритина, искавшего способы перенести биомеханические упражнения в духе Мейерхольда прямо на производство). Поэзия: утилитарные инструкции Гастева отличаются красотой и силой, сравнимой с лучшими стихами футуристов. Наконец, эмансипаторная политика: Гастев уже не обращался к анархизму открыто, но сама идея постепенного освобождения пролетария прямо на рабочем месте пронизывает его теории. Механизация труда вела к превращению рабочего не в бездушный автомат, как полагали многие критики Гастева, а наоборот — в творческую единицу, освобожденную от привычного хаоса производства, распоряжающуюся собственной жизнью и временем как умный хозяин.
Собрание сотрудников ЦИТа, 1929
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
Собрание сотрудников ЦИТа, 1929
Фото: Собрание А. Ткаченко-Гастева. предоставлено пресс-службой галереи
ЦИТ был осуществленной модернистской мечтой — Gesamtkunstwerk’ом, тотальным проектом, в котором художники объединяют силы с политиками и учеными в изобретении новых форм жизни. Но он не был проектом утопическим. Цитовские методы активно внедрялись на «Уралмаше», в Магнитогорске, почти на всех главных стройках индустриализации. Во многом именно лаборатории Гастева и его товарищей обеспечили прорыв первых пятилеток. Вместе с тем идеология ЦИТа (строгий расчет сил, баланс труда и досуга, вложений и выхода) была полной противоположностью главного фетиша индустриализации — стахановского движения с его манией подвига, преодолевающего всякое рациональное планирование.
К концу 1930-х ЦИТ вел себя уже не настолько амбициозно, но все равно был обречен. Гастев был расстрелян в 1939 году, большинство его коллег примерно в это же время. Институт закрыли в 1940-м и предали забвению. В 1960-х о Гастеве стали вспоминать, но в полной мере его возвращение так и не случилось. Во многом потому, что все, что от него осталось — стихи, манифесты, брошюры, чертежи, фотографии,— сторонние свидетельства. Они позволяют обвести контур фигуры, но внутри остается загадка, ощущение феномена огромного масштаба, истории, от которой остались осколки. Выставка в галерее «На Шаболовке», с огромным количеством интереснейших материалов и крайне изобретательным устройством, не объясняет, но позволяет гораздо лучше увидеть эту загадку, призывает к вниманию.
«Гастев. Как надо работать». Галерея «На Шаболовке», до 24 ноября