Концы в вуду

В нашем прокате появилась французская «Малышка зомби». За тем, как режиссер Бертран Бонелло прихотливо соединяет роман воспитания, политическую сатиру и зомби-хоррор, наблюдал Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Фильм монтируется из двух параллельных реальностей. В одной предаются типичным девичьим занятиям студентки элитарного интерната, основанного еще Наполеоном. Обсуждают мужскую привлекательность учителей, слушают франкоязычный рэп и устраивают тайные ночные сходки при свечах. Отпрыски благородных семейств не сразу решаются принять в свой «клуб» креолку Мелиссу (Висланда Луима), но у той есть неопровержимый аргумент: ее мать — обладательница ордена Почетного легиона. Другая героиня, Фанни (Луиза Лабек), похожа на принцессу-белоснежку; она грезит о своем неземной красоты принце по имени Пабло, видит его с обнаженным торсом в сказочном лесу и остро переживает разрыв с возлюбленным. Фанни вспоминает рассказ Мелиссы о ее гаитянской тетке, практикующей ритуалы вуду,— и бросается очертя голову в омут чужой, влекущей и опасной культуры.

В другой реальности фрагментарно представлена тяжкая жизнь обитателей Гаити — одной из самых катастрофичных стран мира. По злой иронии судьбы, именно она первой после США в Западном полушарии завоевала независимость от Европы — как раз во времена Наполеона. Но это не принесло счастья стране — вечной жертве нищеты, стихийных бедствий и террора. Мать Мелиссы, отличившаяся в борьбе с режимом диктатора Дювалье, увы, погибла в апокалиптическом землетрясении. А дед испытал на себе особо изощренное, чисто гаитянское издевательство: в 1962 году его наполовину умертвили, потом наполовину оживили, превратили в зомби и заставили вкалывать рабом на плантации. Деда звали Клервиус Нарцисс (в его роли — Макенсон Бижу), он самый прославленный зомби мира, вдохновлявший в том числе и кинематографистов — Уэса Крейвена и Джорджа Ромеро. Впрочем, еще задолго до зомбирования Нарцисса, в 1943 году, появился фильм Жака Турнера «Я гуляла с зомби», который тоже послужил источником инспирации для Бонелло.

Среди прочего его юные героини обсуждают фильмы про зомби и подмечают, что в старых картинах зомби двигались медленно, словно полуживые, а в новых — носятся как угорелые. Вывод следующий: «Все движется быстрее сейчас, зомби тоже». Но к фильму Бонелло это не относится, он развивается без суматохи, подчиняясь гипнотической логике сна, под красивый саундтрек, частично написанный самим режиссером. В этом сне рассыпано много деталей, говорящих о французском шовинизме, который ухитрился приватизировать даже понятие революции: данную скользкую тему иллюстрирует лекция, которую читает историк Патрик Бушерон, играющий как бы самого себя и изображенный режиссером не без толики яда. В интернате культивируются героические подвиги прошлого, в то время как о преступлениях колониализма предпочитают молчать. Однако если картину и можно рассматривать как метафору расплаты за колониальные грехи, она, как бы ни пыталась выглядеть интеллектуальной, на самом деле инфантильна и простовата.

Может, это и неплохо, если считать ее целевой аудиторией школьную молодежь, а жанром — модернизированный роман воспитания. Но Бонелло претендует на большее, о чем свидетельствует его предыдущий фильм — «Ноктюрама», юные герои которого, не удовлетворенные состоянием общества, видят единственный способ насолить ему в терроре. Они организуют серию одновременных взрывов в Париже: горят министерство внутренних дел, крупный бизнес-центр и золоченая статуя Жанны д’Арк. Потом скрываются на ночь в универмаге «Самаритэн», забитом брендовыми тряпками и жратвой, и постепенно поддаются соблазнам ненавистного общества потребления.

В «Малышке зомби» есть след этой темы: в одной из песенок, которыми увлекаются элитарные девушки, иронически упоминаются «лабутены» — символ прожженной буржуазности. Всем своим строем фильм поддерживает этот антибуржуазный тон, но, как и его героини, остается в плену милой, симпатичной, игрушечной левизны. Интерес и стремление прикоснуться к «чужому» — в данном случае к «инфернальной», обжигающей гаитянской культуре — неглубоки. Мы далеки от того, чтобы уличать Бонелло в ксенофобии,— нет, его замысел чист и благороден. Просто ему не хватает художественного объема, который присущ иммигрантским сагам Педру Кошты или антропологическим штудиям Клер Дени, которая исследует как культурологическую оппозицию черный и белый «материал». Бонелло же предлагает модифицированный вариант школьной лекции — ликбез в жанре, музыке и цвете.