На экраны Москвы вышел китайско-французский фильм "Бальзак и портниха-китаяночка". АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ считает, что стоит заменить Бальзака на Толстого, и был бы готовый сюжет для первой русско-китайской копродукции.
В одной из первых сцен фильма комиссар культурной революции борется с буржуазными пережитками сосланной на перевоспитание городской молодежи. Среди пережитков — кулинарная книга и скрипка. Последнюю удается сохранить, ибо, пиликая на ней, один из сосланных объясняет комиссару, что "Моцарт всегда думает о председателе Мао". С Бальзаком сложнее, а вот про Толстого ничего бы не стоило доказать, что "зеркало русской революции" спал и думал о вождях мирового пролетариата.
Вообще это был бы неплохой сюжет — и, главное, очень реалистичный. Китайская интеллигенция того поколения, чья молодость пришлась на культурную революцию, лучше других предметов усвоила "уроки русского". И когда прошедшие через трудовые лагеря китайские интеллектуалы начали снимать кино, им принесли мировой успех народные киноэпопеи в духе Эйзенштейна и Бондарчука, которые в перестроечной России как раз делать разучились.
Однако, в отличие от лидеров китайского кино Чжана Имоу и Чена Кайне, их ровесник Даи Сиджи выбрал другой путь. После трех лет "перевоспитания" в провинции Сычуань он эмигрировал во Францию, стал писателем, издал автобиографический роман и потом экранизировал его, изменив финал.
В самом названии "Бальзак и портниха-китаяночка" обозначен главный принцип постмодернизма и мультикультурализма. Лозунг народников "Пара сапог выше Шекспира" в наши дни заменен на еще более демократичный: "Пара сапог равна Шекспиру". Бальзак равен безграмотной портняжке, Бетховен ничем не отличается от Боба Марли, даже если один белый, а другой черный, все культуры равны и никакие не ровнее, а художник, чтобы догнать пару сапог, должен преодолеть свою культурность и впасть в косноязычие.
Однако, вопреки моде, фильм Даи Сиджи не косноязычен, а удивительно красив. Он пропитан нежностью и утонченной иронией. Он рассказывает о людях, у которых отняли молодость во имя культурной революции, но не смогли ни отнять, ни убить саму культуру. Героям помогают выжить Бальзак и Дюма, скрипка, извергающая из себя Моцарта, а также мечта о "буржуазных банкетах". Дочь деревенского портного пробуждается к жизни, вдохнув культуру далекого Средиземноморья, а трудная молодость, проведенная двумя горожанами в изгнании в горной деревушке под бдительным оком комиссаров, на глазах превращается в сон, в прошлое, в полуреальное видение.
Сегодня, когда Китай завоевывает мир не пожаром мировой революции, а ресторанами и ширпотребом, мы знаем, что могло бы быть иначе. Страна запросто могла бы оскотиниться, и мы были бы свидетелями еще одного нашествия варваров. Но этого не произошло, в том числе и благодаря урокам французского, которые получила в результате культурной революции девушка, полюбившая одного из двух "реакционных интеллигентов", а может быть, как это бывает в среде буржуазных декадентов, и того и другого вместе.
Даи Сиджи, несмотря на приобретенный в молодости опыт, смотрит на эту коллизию взглядом умудренного европейца. Примерно с тех же позиций делал "Последнего императора" излечившийся от болезни левизны Бернардо Бертолуччи. В китайском коммунизме он увидел спародированную конфуцианскую идею исправления человека. И только новое поколение европейцев, например Кристиан Крахт в романе "1979", изображает восточные исправительные эксперименты как апокалипсис западной цивилизации. Кто из них прав? Скорее всего, и те и другие. Восток всегда останется для Запада манящей и пугающей экзотикой, а Европа всегда будет с миссионерской миной учить своим ритуалам, среди которых волшебная флейта и правильно зажаренный цыпленок.