«Забери. Десять»

Об экстренной социализации детей в конце лета.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Маша Трауб

Во второй половине августа у родителей случается кризис — паника перед учебным годом. В студии, куда моя дочь ходит на рисование, вдруг все стали записываться не на декупаж, а на психологическую подготовку к школе. Курс пришлось экстренно адаптировать не под детей, как было задумано, а под мам. Родители вдруг решают все-таки сменить школу и бегут за документами. Или решают не отдавать ребенка в первый класс, потому что рано. Или, наоборот, отдать, потому что ребенок за лето «дозрел». Про секции я вообще молчу — даже в нашем родительском чате все мамы вдруг решили поменять студию рисования на ментальную математику и наоборот, танцы вместо гимнастики, английский вместо танцев и бассейн вместо шахмат. Многие школы, студии, секции устраивают интенсивы как раз во второй половине августа, чтобы дети и родители могли определиться.

Моя знакомая, растившая единственного сына, позвонила и сказала, что отдала его в городской лагерь. Чтобы подготовить к первому классу. Ведь ее сын даже детского садика не знал, только двух любящих бабушек. И она не спит, не ест и ждет шести часов, чтобы его забрать. Сын вроде бы счастлив, ему нравится в лагере. Но бабушки заламывают руки — ребенок худеет на глазах, набрался разнообразных слов, разучился пользоваться столовыми приборами, и, ужас, у него все ноги в синяках.

— Скажи, что я сделала правильно,— чуть не плакала подруга.

Я не знала, что ей ответить, потому что меня волновал тот же вопрос. Правильно ли я сделала, отправив в последний момент свою дочь одну на гимнастический интенсив? Она впервые уезжала одна, без меня, на две недели. И я тоже выслушивала от всех и про «казарму», и про «загубленное детство, проведенное в душном помещении», и про то, что «физкультура лечит, спорт калечит».

Три чемодана. Чтобы дети не страдали, им разрешили везти все — от постельного белья, подушек, к которым привыкли, до игрушек в любом количестве и туалетной бумаги нужной степени мягкости.

Подмосковный пансионат, от нашего дома — полчаса езды. Ухоженная территория, шарики, флажки. Тетя Люда — горничная. Мы приехали раньше остальных.

Маша Трауб о том, что делать, когда до школы осталось всего ничего

— Сима, выбирай комнату и кровать. Быстро! Если положишь вещи на кровать, она твоя,— подбодрила мою дочь тренер. Сима зашла в одну комнату на троих, в другую, третью и не понимала, как нужно выбирать.

— Так, у окна всегда дует,— я, прошедшая все лагеря, пансионаты и турбазы, тут же вернулась в детство.

— А я боялась спать ногами к двери,— сказала тренер.

Да, у нас даже была такая примета. Захватить кровать, которая упиралась в шкаф, а не в дверной проход, ведь черная-черная рука всегда забирает тех, кто спит ногами к двери.

Накануне я укладывала в чемодан упаковку туалетной бумаги — восемь штук, в отдельный пакет — запрещенку в виде шоколадок и сахара, в отдельный — воду в бутылках. И думала, как мы в детстве не умерли от обезвоживания, когда в коридорах не стояли кулеры с водой, и не заразились всеми болезнями, пользуясь серой и грязной туалетной бумагой, а то и смятой газетой.

Но инстинкты оказались сильнее. Я, раскладывая вещи дочери, заняла две лучшие верхние полки, крючок в ванной и попросила у горничной тети Люды дополнительную тумбочку и вешалки в шкаф. Тумбочки я поставила одну на одну так, как делала это в детстве. Тетя Люда смотрела с одобрением.

Мой муж, никогда не бывавший в лагерях и на турбазах, никогда не живший даже по три, не то что по пятнадцать человек в комнате, пребывал в ступоре.

— Сима, если другим девочкам нужно будет место для вещей, поделись,— сказал он.

Мы с тренером и тетей Людой посмотрели на него, как на больного. Кто же делится местом в тумбочке? Едой, да — это святое. Лаком для ногтей, юбкой для дискотеки — да, правило. Но не местом на полке.

— Шмон будете устраивать?— спросила я тренера.

— Будем,— рассмеялась та,— мы все места знаем.

Я тоже знаю все места, где прячутся конфеты, чипсы, шоколадки. А также сигареты, карты, портвейн. Я даже пощупала простынь на предмет скручивания, чтобы передать с одного этажа на другой, — отличные простыни, явно из прошлого века, все заломы видны.

Мы выходили из здания еще с одной семьей. И муж моей подруги, увидев продовольственную палатку на выходе с территории, аж подпрыгнул от радости.

— А мы пять километров пробегали до палатки,— вспомнил он.

— Мы не бегали, на пирожки из столовой менялись. Три пирожка с джемом в обмен на сникерс, один пирожок с мясом — вафли, пирожок с мясом плюс с капустой — халва в шоколаде.

— А у них будет «королевская ночь»?— спросил муж подруги.

— Не знаю. Надо им еще туалетной бумаги привезти и зубной пасты. Тогда будет. Вы в карты на что играли?

— На еду, конечно. На сладкие кукурузные палочки.

— Ну вы пижоны. А мы на сгущенку из родительских посылок.

— Я ездил после восьмого класса в трудовой лагерь свеклу собирать,— подал голос мой муж.

— А я в Германию по обмену!— сказала подруга.

Мы с мужем подруги посмотрели на них так, как смотрят дембеля на салаг.

Маша Трауб — о родительской гиперответственности

Я сидела, не выпуская из рук телефон в ожидании звонка от дочери, — им должны были выдать отобранные телефоны для сеанса связи с родителями после ужина. Мы же бегали на почту, чтобы послать родителям телеграмму. Я обычно писала два слова: «Забери. Десять».

«Забери» был криком о помощи, на который никто не откликнется. А вот десять рублей переводом позволяли жить вполне комфортно. Хватало на колбасу, печенье, сушки, которые делились на всю комнату и прятались под матрасом, на шкафах, куда даже уборщица не добиралась. В туалетном бачке хранились сигареты, которые можно было обменять на хлеб, сахар и ириски. Деньги же хранились в самых вонючих носках в палате, то есть в комнате у мальчиков.

— Девочки, тут унитаз течет!— закричала одна из мам.

— В том номере окно не открывается,— сообщил мой муж.

Я смотрела на видео, которые присылали тренеры. Девочки пляшут на дискотеке. Моей дочери среди пляшущих я не нашла. Тренеры сообщили, что дискотека — по желанию. А я вспомнила свою — в белых штанах Ленки, кофте Наташки, накрашенная всеми цветами радуги из палитры Катьки — счастливой обладательницы набора для макияжа. Я танцую под «бона сэра, синьорита, бона сэра чао, чао», и на меня смотрит Серега — самый красивый парень в лагере.