выставка живопись
В Русском музее открыта выставка "Сергей Калмыков и русский авангард 1920-1930-х годов" из собрания Алма-Атинского государственного музея искусств имени Абылхана Кастеева. Комментирует МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
Название выставки вводит в заблуждение. В той ее части, которая посвящена русскому авангарду, авангарда почти что и нет. За исключением "Беспредметной композиции" Ольги Розановой, представлены в основном бубнововалетцы, переболевшие русским сезаннизмом и занявшие затем левый фланг официозного искусства: Илья Машков, Петр Кончаловский, Александр Куприн. Естественно, это не умаляет качества выставки: прекрасный Роберт Фальк, Александра Щекатихина-Потоцкая со страннейшими сценами из первобытной жизни, нежная "Обнаженная" Владимира Лебедева, аутичный, страдающий от безвоздушности пространства Климент Редько.
Но все это лишь приправа к сенсационной экспозиции сорока работ Сергея Калмыкова (1891-1967), ученика Константина Юона, Кузьмы Петрова-Водкина (который якобы изобразил его в легендарном "Купании красного коня") и Мстислава Добужинского, с 1935 года художника-постановщика в городском музыкальном театре Алма-Аты. Прославил его в начале 1960-х в романе "Хранитель древностей" сосланный в Алма-Ату писатель Юрий Домбровский. Тогда с трудом верилось, что в 1937-м по городу бродил юродивый космист-авангардист с балахоне с бубенчиками. Оказывается, бродил, да еще и переписывался с Леонардо, сочинял письма на Марс и оперетты под названиями "1000 композиций с атомонистическими отражателями" или "Лунный джаз", рисовал эскизы к их заведомо невозможным постановкам, раскидывал по городу объекты, которыми сигнализировал инопланетянам о наличии разумной жизни на Земле.
И одновременно получал благодарности за оформление избирательных участков, разрешения на зарисовки правительственных зданий, медали за доблестный труд в годы войны. Отчитывался о творческой деятельности, например, о работе над картиной "Сталин в 1894-м", копил справки на персональную пенсию. А на оборотной стороне холста с унылым пейзажиком закручивал такую абстракцию, под которой не стыдно было бы подписаться Хуану Миро или Паулю Клее. Похоже, с изощренностью безумца он задурил голову всем инстанциям, получив "охранную грамоту", право на любые чудачества.
Поместить его в контекст искусства ХХ века непросто, но можно. Он витает в пограничном пространстве между сюрреализмом, экспрессионизмом и L`Art Brut, творчеством душевнобольных, примитивов (при всей своей виртуозности) и детей. Порой звучит японская нота, порой четкость контуров, очерчивающих яркие пятна цвета, наводит на мысль о граффитизме 1980-х. Но интереснее всего его поздние, дисгармоничные работы, где деформируются и распадаются и пространство, и человеческие фигуры. В кресле восседает оскалившееся "Страшилище" (1962), лопоухий скелет. Готовя "Завтрак в Алма-Ате" (1963), злая зеленая девочка кромсает огромным ножом кусок мяса. Некий "Жак Фурро" (1961), лысая голова с двумя выпученными шарами глаз, задвинут в угол агрессивным столом с непомерно разросшимся графином. Похоже, что его письма к зеленым человечкам дошли по адресу, и они радостно вступили в контакт с дервишем из Алма-Аты, скрашивая своим пугающим присутствием последние годы его жизни.