Промышленное использование ископаемых углеводородов позволило человеку изменить мир сообразно собственным представлениям. Чтобы сохранить этот мир, регионы с сырьевой экономикой должны стать территориями высоких технологий, считает историк науки Беньямин Штайнингер.
Фото: Reuters
Диагноз, поставленный тогда Вернадским, сегодня получает широкое обсуждение. Климатический кризис, биологическое разнообразие — вот только два ключевых понятия в этой дискуссии. Очевидно, что именно промышленное использование геоисторической энергии в форме угля, нефти и газа превратило человека в новую геоисторическую силу.
Биогеохимическое измерение мышления перестало быть привилегией ученых вроде Вернадского. CO2 — это больше, чем просто формула одной из молекул. CO2 — это знак: политики тоже должны оперировать химическими категориями. Химические процессы на НПЗ и в двигателях определили исторический процесс современности и еще долго будут звучать эхом в биогеохимических процессах на планете. Политики и ученые, промышленники и бизнесмены стоят перед глобальным вызовом: необходимостью изменить ход истории.
Ситуация беспрецедентная. Ни тогда, когда человек укрощал огонь, ни тогда, когда европейцы осваивали Америку, ни на заре индустриализации, ни даже во время «Проекта Манхэттен» — программы США по разработке ядерного оружия — люди не задумывались о «планетарных границах». Возможности, которые открывались, нужно было использовать. Но вот пришло время задуматься — не потому, что на исходе ресурсы, а потому, что последствия безудержного использования угля и нефти в долгосрочной перспективе станут фатальными для всех.
Пришло время действовать, объединяя цели развития с целями по защите климата. Однако для этого нужно понять, как мы стали теми, кто мы есть. Ископаемые энергоносители с начала их добычи в 1800-х годах задавали стандарты уровня жизни, вектор технического развития и политики как в хорошем, так и в плохом. И в том, что рабский и детский труд были поставлены вне закона, есть заслуга не только нравственности и основных прав человека, но и двигателей с электростанциями. С другой стороны, ископаемые энергоносители привели к появлению новых видов зависимости и новых возможностей для ведения войн и разрушения.
Историческая бризантность ископаемых углеводородов, их значение для таких категорий, как экономический рост и свобода индивидуума, а также для той эпохи, когда их не станет, мало-помалу начинают становиться очевидными. В Северной Америке и прежде всего в таких центрах нефтяных технологий, как Хьюстон, Калгари или Эдмонтон, зародилась и стала распространяться по миру критическая гуманитарная энергетика («Energy Humanities»), изучающая взаимосвязь энергетики, социологии и истории. Первые шаги делает и «восточная гуманитарная энергетика».
Как это бывает в системе сообщающихся сосудов — а трубопроводы образуют именно такую систему — любые изменения действительно затрагивают всех, будь то страны с сырьевой экономикой, такие как Канада, государства Персидского залива и Россия, или индустриальные и нефтеперерабатывающие державы Европы и Азии, производители или потребители. Для создания следующей, более устойчивой системы понадобятся знания обо всех ответвлениях и уголках нынешней.
Ископаемые углеводороды — это своего рода скрепы, связующие самые разные политические, экономические и общественные системы на техническом уровне. Капиталистические и коммунистические уклады, демократические и диктаторские системы, высокоорганизованная государственническая культура и оппозиционная антикультура — все это можно отнести к нефтяной современности. И только, если сопоставлять их друг с другом и мысленно проигрывать самые острые противостояния, можно постичь ту эпоху. Так, представить себе американскую контркультуру (хиппи и проч.) без чаяния свободы, связанного с автомобилизацией, так же трудно, как и фермеров-южан, разъезжающих на пикапах и с огнестрельным оружием.
Впрочем, нефтяная современность — это не только разросшиеся пригороды в США и нефтехимия во всех сферах жизни. К ней относятся и такие оплоты социал-демократии, как Норвегия, инвестирующие прибыль национализированных нефтегазовых компаний в интересах всего населения, и деспотии на берегах Персидского залива, где нефтегазовые доходы парализуют любое общественное развитие, цементируя господствующие отношения, далекие от справедливости.
В исторической перспективе все страны-участницы Второй мировой войны можно считать представителями нефтяной современности. Национал-социалистической Германии удалось в отсутствие собственной нефти и с большими технологическими издержками наладить производство жидкого углеводородного топлива для кораблей, танков и самолетов, которое синтезировалось из угля. В военном плане этого оказалось недостаточным. Противниками нацистской Германии были США и СССР, две самые продуктивные на тот момент нефтяные державы; Баку для национал-социалистической военной машины оказался недосягаемой целью.
Т-34 с их дизельными двигателями превосходили немецкие танки и по техническим характеристикам, аналогично тому, как 100-октановое авиационное топливо американских ВВС давало фору немецкому, синтезированному из угля. Объединенное королевство с его военно-морским флотом, еще до начала Первой мировой войны переведенным на нефть и получавшим ее из скважин по всему миру, тоже являло собой прекрасный пример империи нефтесовременности.
С чем именно придется распрощаться после глобального подъема, последовавшего за Второй мировой войной, и по каким постуглеродным тропам развития можно будет шагать? Ответ варьируется в зависимости от конкретного общества и государства. Так, для экономики и самовосприятия Германии как индустриальной державы было бы фатально игнорировать меняющиеся в масштабах планеты рамочные условия и проецировать исторический успех двигателя внутреннего сгорания на будущее.
Наиболее явные противоречия наблюдаются в США. С точки зрения здравого смысла нетрудно понять, что расточительный, ресурсозатратный стиль ультрамодерна не имеет будущего. Однако именно перед лицом такого диагноза мы видим все более расточительные практики.
Никогда еще автомобили не были такими большими, авиасообщение — столь интенсивным, и никогда еще в мире не производилось столько пластмассы.
Литературовед Стефани Леменаже (Stephanie LeMenager) объясняет такую базовую установку психологическим кризисом, болью расставания с полюбившимися историческими реалиями, «нефтемеланхолией».
Наша зависимость от углеводородных привычек повсеместно должна получить переоценку — и в сырьевой экономике, и в экономике нефтепереработки, и в экономике потребления. Это затронет самовосприятие целых наций и предопределит изменения в будущем. Только немногие страны, как, например, Норвегия, смогут сменить роль одного из важнейших нефтегазовых государств Европы на статус гидроэнергетической державы №1, своего рода «батарейки ЕС».
Национальные изыскания по истории энергетики — это всегда ценно. Но нельзя, чтобы они приводили к самоутверждению в «нефтяной современности». Связь между Востоком и Западом, которая сегодня вновь характеризуется связью между «миром» минеральных природных ресурсов и «миром» их промышленной химической переработки, немыслима без нефти и газа. Так было и во времена первых трубопроводов и танкеров братьев Нобель в Баку XIX века, и в годы брежневских газовых договоров. Но вместе с тем предпосылкой для такой связи является целый ряд других столь же важных субстанций.
Промышленная добыча углеводородов сопряжена с химической промышленностью и завязана на множество химических элементов. Почти все клетки в периодической таблице Менделеева сегодня играют определенную роль в наших технических буднях. И потому все территории их добычи имеют значение для техногенной культуры мира.
В Германии вехи истории химии в XIX веке связаны в том числе и с природными ресурсами из России. В 1820-х годах друг Гёте Иоганн Вольфганг Дёберейнер получил возможность экспериментировать с платиной в салонах Веймара и тем самым двигать вперед каталитическую химию только благодаря связям веймарского двора: благородный металл доставлялся сначала из Колумбии, а затем, при посредстве Марии Павловны, супруги наследного принца Саксен-Веймар-Эйзенахского — уже с Урала.
Несколько десятилетий спустя, около 1900 года, платина становится ключевым металлом для производства серной кислоты с использованием катализатора и ключевым материалом для всей химической промышленности. А чуть позднее — вообще одним из важнейших катализаторов сначала на заводах по производству удобрений, а потом и на нефтеперегонных и нефтехимических заводах.
Глобальная ситуация в углеводородной, химической современности характеризуется обменом между странами с очень разным экономическим самовосприятием и позиционированием. Такие социумы, как немецкое общество, где с XIX века преобладало представление о своей стране как о не имеющей сырьевых ресурсов и вынужденной производить все материалы при помощи химических процессов — свекловичный сахар, искусственный индиго, резина, нейлон, синтетический бензин из каменного угля (когазин/синтин) — могут почерпнуть в своей истории идеи для индустриального будущего. Такие проекты, как производство синтетических углеводородов из углекислого газа с применением зеленого электричества, предполагают развитие в этом же направлении. Но для устойчивого, долгосрочного развития должна сложиться общая перспектива.
Международный обмен имеет колоссальную ценность на множестве уровней. Это и обмен различным политическим, экономическим, наконец, геостратегическим опытом и перспективами, и возможность разделить опыт побед и поражений. Пробелы знаний о странах на другом конце трубы колоссальны.
И тем не менее именно история обращения с ресурсами может дать пищу для дискуссий. Необходимо исследовать технически наличествующие связи через призму интерпретации настоящего и концепции будущего. Разломы истории открывают путь к переменам. Регионы с сырьевой экономикой могут преобразиться в территории высоких технологий, но ошибочная расстановка вех угрожает застопорить такое развитие.
Чтобы вместе идти по пути в неизвестное будущее, нужно вместе, основываясь на различном историческом опыте и традициях трудиться над выработкой новой философии дальнейшего развития планеты. Потенциал планетарной гуманитарной энергетики присутствует, в частности, в русскоязычной традиции. Владимир Иванович Вернадский известен на Западе как философ, раньше других обратившийся к мысли об антропоцене, как пионер в области биогеохимии, который к тому же дал историко-философские импульсы к осмыслению геоисторической роли науки и техники. Сам Вернадский публиковал свои рассуждения о планетарном на множестве языков, побуждая научное сообщество заняться этим вопросом. Такое наследие должно получить продолжение.