В конце прошлого года правительство РФ утвердило паспорт нацпроекта «Производительность труда и поддержка занятости». Философ и методолог Петр Щедровицкий рассказал „Ъ“ о том, кто заинтересован в повышении производительности труда и как этого добиться.
Фото: Валерий Титиевский, Коммерсантъ
— Согласно нацпроекту, производительность труда на средних и крупных предприятиях базовых несырьевых отраслей экономики России должна расти не мене, чем на 5% в год. Насколько эта задача кажется вам выполнимой?
— Основная проблема повышения производительности труда состоит в том, что пороги производительности закладываются на уровне проектирования. Когда вы создаете проект технологической линии, то в нем уже есть предельная производительность, и ее нельзя повысить.
Если проект сделан так, что он не позволяет достичь уровней производительности самых передовых предприятий мира, то это значит, что отставание уже заложено на десятилетия. Ровно на столько, сколько будет функционировать данный проект.
Есть вторая сторона проблемы. Очень часто предприятие не выходит на производительность, заложенную в проекте. Есть ошибки менеджмента, есть всякого рода сбои и простои, накапливаются бракованные детали, меняются условия и требования к продукту на рынке, возникают проблемы у поставщиков сырья или комплектующих. Склады переполнены или, наоборот, пустуют, поэтому линия простаивает. Этот круг вопросов отражен в семи типах потерь, которыми оперирует производственная система Toyota Production System (TPS). Это результат гигантского опыта повышения производительности труда в этой и в других компаниях, где производительность труда за счет применения ряда управленческих подходов и технологий, развитых во второй половине ХХ века, иногда вырастала на 80–100%.
Есть третий аспект этого процесса, который появился не так давно, в конце 1980-х годов. Он связан с технологиями создания и использования так называемого «цифрового двойника» и «цифрового производства».
Если мы будем учитывать все эти три возможности, то, я думаю, 5% в год — реалистичная цифра. Но при этом достижение цели потребует замены и управленческих, и во многих случаях «железных» технологий, которые сегодня используются. Потребуется перепроектирование.
— В нацпроектах есть цели, которые, безусловно, поддерживаются всем обществом. Например, снижение вредных выбросов или уровня бедности. Но кого, на ваш взгляд, может вдохновить идея повышения производительности труда?
— Производительность труда — это все-таки базовый параметр, который влияет на другие показатели эффективности, в том числе на уровень заработной платы. Если труд низкопроизводительный, то он и будет низко оплачиваться. Здесь прямая зависимость. Если человек пришел на работу, тратит на ней много времени, «вкалывает» всю неделю, а производственные результаты низкие, то что это означает? Что каждый час его рабочего времени оплачивается меньше, чем если бы он работал один день в неделю, но на эффективно организованном предприятии. Кроме того, что он мало получает, он еще и много времени на это тратит. У него не остается времени на отдых, на досуг…
Но надо иметь в виду, что производительность труда — это не абсолютная характеристика. Если вы ничего не продаете из своей продукции, то увеличение производительности труда приведет к тому, что количество продуктов будет изготовлено быстрее, и придется переходить к неполной занятости. Поэтому усилия по повышению производительности труда могут выглядеть неоднозначно, особенно для тех производств и бизнесов, которые не уверены в своих позициях на рынке. Если менеджмент какого-то предприятия видит, что его продукция не продается, то зачем увеличивать производительность труда? Это может потребовать или существенных сокращений, или изменения темпоритма производственного процесса, к которому они далеко не всегда готовы.
Поэтому в тех областях деятельности, где спрос растет и где снижение себестоимости продукции может дать всем участникам дополнительный доход в виде добавленной стоимости, стратегия повышения производительности труда безальтернативна. А если вы находитесь в вакууме спроса, или этот спрос падает, то появляется вопрос: зачем тратить такие усилия на то, чтобы производить более дешево, более быстро и меньшим количеством людей?
Но в целом я считаю, что для нашей страны сегодня борьба за производительность труда — это один из главных «фронтов». Извините меня за эту военную метафору. Потому что это одновременно и борьба за качество рабочего места. Рабочее место должно быть высокопроизводительным. Это условие и эффективности производства, и величины доходов. У нас, к сожалению, очень много низкомаржинальных мест. То есть таких, на которых человек не может в принципе заработать достаточно денег, чтобы качественно жить.
— И все-таки остается вопрос о мотивации. Мне представляется, что большое количество предпринимателей вполне устраивает уровень получаемых доходов. Им менять что-то психологически сложнее. Что касается простых сотрудников, то они часто думают так: владелец решил повысить производительность труда, это значит, что меня либо сократят, либо заставят бегать с той же лопатой, но в два раза быстрее…
— Но если такой предприниматель и без того зарабатывает много, то я задаю вопрос: за счет чего? Если производительность труда низкая, себестоимость продукции высокая, то дельта между затратами и получаемыми доходами от продаж товара не может быть большой. Значит, он за что-то недоплачивает. Чаще всего это труд.
Но, может быть, он недоплачивает за экологию. Вы уже говорили о том, что экологические проблемы волнуют всех. Но они ведь очень часто тоже являются следствием низкой производительности труда! Вы не вкладываете в современные технологии, экономите на очистных сооружениях, не ставите дополнительных защитных барьеров на пути выбросов. Экономя на этом, вы, по сравнению с конкурентами, можете получать дополнительный доход. Но это нечестный доход.
Мне кажется, люди просто недостаточно понимают, что такое производительность труда. Все еще распространено мнение родом из XIX века, что это «штуки на человека». Но есть же много более сложных расчетов производительности труда, в том числе с «возвратностью на рабочее место». То есть вы вложились в новое, современное рабочее место, и оно дает ежегодную финансовую отдачу. Этот поток распределяется между теми, кто непосредственно работает на данном предприятии, разного рода специалистами, которые помогли создать это рабочее место (инженерами, проектировщиками, исследователями) и собственно предпринимателем.
У имярек, которого вы приводите в пример и который не мотивирован, «картина мира» недостаточно ясна и прорисована для того, чтобы появился «мотив». Упомянутый вами персонаж не видит причинно-следственных связей между ростом производительности труда, его доходом, экологическими проблемами, налогами, возможностями общества решать социальные проблемы и т.д. Мне не очень нравится само слово «мотив», потому что оно сложную реальность пытается свести к простой. Мотив — это психологическая, антропологическая надстройка, в основе которой лежит та картина мира, на которую ориентируется данный человек. В том числе она включает в себя представление человека о самом себе: кто он, кем он хочет и может быть.
Есть несколько центров в стране, которые внедряют методики TPS. От руководителей многих из них я слышу, что часто, когда они приходят на предприятие, предприниматель говорит, что ему это не нужно. Тогда они ему показывают на элементарных примерах, где можно сэкономить, и через день он уже очень «мотивирован». Раньше он не видел своих потерь. Методы TPS часто не требуют переналадки технологического процесса, смены оборудования и т.п. Они очень часто помогают повысить производительность на имеющейся базе.
— Доля государства в российской экономике постепенно увеличивается. Это явление облегчает выполнение задачи роста производительности труда или, напротив, препятствует этому?
— Конечно, я считаю, что не нужно администраторов заставлять заниматься бизнесом. Это разные стили и типы управления. Есть сферы деятельности, в которых административное управление может быть столь же эффективным, как и частное. Есть сферы, где не может. Разные страны всегда экспериментировали (по крайней мере, последние 100 лет) с тем, какие из этих подходов в каких областях дают больший эффект. И во многих случаях, например, с общественным транспортом, нет «королевских» решений. Там всегда есть некоторые проблемы, которые одинаково проявляются и тогда, когда эта система построена на принципах частного предпринимательства, и тогда, когда она опирается на принципы административного регулирования.
То, что у нас действительно градус администрирования в разных секторах растет, — это факт. Хотя мы не должны сбрасывать со счетов, что прибыли при этом на самом деле всегда остаются частными. Просто меняются бенефициары. А убытки остаются общественными. Мы часто говорим, что растет уровень государственного участия, а на самом деле просто собственность и доходы переходят из одних частных рук в другие частные руки под видом того, что этим начинает заниматься административный аппарат.
Кроме того, мы не можем сбрасывать со счетов проблему качества самой предпринимательской деятельности. Если предприниматель зарабатывает на увеличении производительности труда, то есть является технологическим предпринимателем, тогда нет конфликта интересов.
Но существует и другой тип предпринимательства, когда зарабатывают на разрывах в системах деятельности. И чем этот разрыв больше, тем больше заработок. В Советском Союзе существовал огромный слой «теневиков». Можно ли сказать, что это были предприниматели? Нет, конечно. Они зарабатывали на том, что в системе всегда существовали «дырки».
И дело не в мотивации, а в том, как технологически организована деятельность. Создает ли общество места для технологических предпринимателей. Поддерживает ли этот тип деятельности. Формирует ли социальные и культурные условия для такого типа самоопределения. Я бы сказал, что основная проблема нашей страны заключается в том, что у нас низка доля технологических предпринимателей.
Правила игры, принятые в данном обществе, должны стимулировать переход к более производительной деятельности. Если правила игры этого не стимулируют, то какая разница, находится ли производство в руках частного лица или якобы принадлежит обществу и администрируется от его лица каким-то конкретным человеком или группой лиц?
— Что бы вы поменяли в правилах игры, чтобы сделать идеальными условия для повышения производительности труда?
— Нет идеальных схем. Мой подход, в том числе, состоит в том, что игры «если бы я был руководителем» довольно бессмысленны. Человеческое сознание, воображение, воля во многом позиционны. Они не принадлежат нашей психофизиологической морфологии. Они связаны с теми функциями, которые мы выполняем в обществе. Очень часто именно такая функциональная ориентация вдруг открывает в человеке то, что он сам о себе не знал. Качества проявляются в ситуации, в которой они нужны.
Также необходимо понимать, что любой проект всегда может быть оптимизирован. Не надо перестраивать весь мир. Можно добиться результативности в конкретной сфере деятельности. Другое дело, что это требует очень сложной подготовительной работы по анализу устройства этой системы и выделению в ней относительно автономных единиц, которые могут быть перестроены. Вы не можете перестроить все, но вы всегда выделяете то, что может быть изменено для повышения качества системы. Это и называется проектом. Этот проектный способ самоопределения и организации действия очень важен одновременно и для администраторов, и для частных предпринимателей. Идеального варианта не будет, но будет лучше, чем было.
А масштаб задачи… Я всегда объясняю своим слушателям, что управлять бизнесом, который приносит $100 тыс. в год, это то же самое, что управлять бизнесом, который приносит $100 млн. Никакой разницы нет. Каждый проект требует полной отдачи.
— Честная конкуренция и высокая мобильность населения — часто говорят, что эти условия необходимы для решения задач новой промышленной революции. Вы считаете эти условия обязательными?
— Надо иметь в виду, что конкуренция — это градус сотрудничества. Невозможно выстроить эффективную конкуренцию в логике войны. В мире, который обладает большой сложностью, вы без взаимодействия с другими людьми, без сотрудничества ничего не сделаете. Чтобы изготовить любой продукт, нужно обеспечить синхронность деятельности сотен участников кооперации. Ты ничего не сделаешь эффективно, если не войдешь в систему разделения труда.
И с мобильностью все тоже очень сложно. Наш соотечественник Питирим Сорокин, который в 1920-е годы вынужден был уехать из СССР и создал первый социологический факультет в Америке, говорил, что мобильность мобильности рознь. В Гражданскую войну была высокая мобильность, но я не уверен, что для нас это ценно.
Одновременно мы понимаем, что на другом полюсе существуют замкнутые сообщества, где у человека фактически нет никакого выбора. Траектория его движения заложена с самого начала. Сейчас у нас во многих регионах мобильность ниже, чем была в Советском Союзе. А в СССР мобильность была ниже, чем в США.
Сегодня появился еще и антропоток, условно говоря, с юга на север. Он связан со многими факторами, как экономическими, так и политическими. Отношение к этому процессу очень неоднозначное. Кто-то считает, что это хорошо, что это создает более разнообразное общество, а это, в свою очередь, дает некий ресурс развития. Кто-то же, наоборот, катастрофически не приемлет этого и не готов каждый день на улице сталкиваться с представителями других культур, другой расы, другой деловой этики.
Сегодня мы имеем естественный процесс перемещения людей из одних населенных пунктов с затухающей занятостью и с уходящими видами деятельности в другие, прежде всего в крупные и средние города. Есть такие прогнозы, что до 70% населенных пунктов, которые существовали в Советском Союзе, просто исчезнут в горизонте 20–40 лет.
Но есть и обратное движение. Для многих, особенно людей состоятельных, жизнь в таких гигаполисах эстетически уже не дает положительных эмоций. Скученность, экологические проблемы, принудительные коммуникации… Не все это могут выносить. Возникает желание уехать куда-то ближе к природе, рабочее место туда перенести.
Так что за явлениями, которые имеют, казалось бы, одно название, стоят совершенно разные сущности.
Щедровицкий Петр Георгиевич
Личное дело
- Философ и методолог. Родился 17 сентября 1958 года в Москве в семье известного советского, а затем российского философа Георгия Щедровицкого. Окончил Московский педагогический институт им. Ленина на факультете педагогики и психологии (1980). Аспирантуру — в Институте общей и педагогической психологии.
- В 1984–1988 годы работал на кафедре системно-литологических исследований в Московском институте нефтехимической и газовой промышленности им. Губкина. Затем до 1990 года — в группе прикладных системных исследований «Мособлпассажиравтотранса». С 1990 по 2005 год работал в НИИ культуры АН СССР (ныне Российский институт культурологии). В 2000–2003 годах занимал пост директора «Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа». С 2008 по 2011 год — заместитель гендиректора по стратегическому развитию, директор дирекции по научно-техническому комплексу, член правления «Росатома». В 2011–2013 годах работал замдиректора Института философии РАН.
- В настоящее время — председатель наблюдательного совета некоммерческого научного фонда «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого» (основан в 2005 году). Член экспертных советов правительства РФ и АСИ, главный эксперт НИУ ВШЭ, член правления фонда «Центр стратегических разработок «Северо-Запад», завкафедрой стратегического планирования и методологии управления НИЯУ МИФИ и др.
- Автор более чем 20 книг и 200 научных статей.
- Награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Женат, имеет девять детей.