Для Сергея Женовача важна идея преемственности, непрерывности. Первая его постановка в МХТ в должности художественного руководителя демонстрирует рифмы и мотивы, объединяющие худрука и его новый театр. «Бег» — своего рода обозначение общего множества, считает Ольга Федянина.
Михаил Пореченков (слева) и Игорь Верник играют в спектакле даже не черно-белом, а почти монохромном
Фото: Екатерина Цветкова
Интерес к Булгакову у Женовача давний, на сцене Студии театрального искусства (СТИ) идут его «Мастер и Маргарита» и «Записки покойника» («Театральный роман»). Именно Булгакова, «Белую гвардию», Женовач выбрал для дебюта на мхатовской сцене в 2004 году. «Бег» по отношению к той «Белой гвардии» образует естественное продолжение. И закрывает важный пробел: пьесу, написанную именно для МХТ, запретили в 1929 году, и за 90 лет она на этой сцене так больше и не появилась. В нынешней премьере парадоксом выглядит не то, что Женовач ставит «Бег», а то, что никто этого не сделал до него. Хотя цензурные соображения отпали уже довольно давно (в СССР пьеса шла с 1957 года), а вся остальная, перечисленная в программке спектакля, мхатовская «булгаковиана» более чем внушительна.
Героев «Бега», совсем несхожих, объединяет одно: страна, с которой была связана вся их жизнь, исчезает в лихой кровавой воронке гражданской войны, кто-то из них, как Хлудов и Чарнота, в эту воронку сам же крови и подливает. Вытолкнутые в стамбульскую эмиграцию, они продолжают переживать и проживать свою отобранную, проигранную, расстрелянную жизнь и «снег на Караванной». Впереди у них — судьба вечных чужаков, самоубийство или возвращение, практически равное самоубийству. Все, что происходит с героями пьесы, происходит в бреду тоски по утраченной стране, в которую можно вернуться, но которую при этом нельзя вернуть.
Есть своя логика в том, что финал исторической эпохи, оборачивающийся распадом частного сознания, не стал темой ни при Олеге Ефремове, ни при Олеге Табакове. В их творческих судьбах даже разруха и катастрофа означали начало чего-то нового, крушение империй и жизненных укладов в их время осмысляли, но от них не сходили с ума. Интересно, что тема возникла сейчас, после ухода обоих. Причем возникла сразу в двух ипостасях — выпущенный незадолго до «Бега» спектакль Юрия Бутусова «Человек из рыбы» поставлен по пьесе, которую Ася Волошина написала по мотивам бутусовского же спектакля «Бег». И по крайней мере одна рифма спектакль Женовача с «Человеком из рыбы» связывает наглядно: «сын профессора-идеалиста» Голубков в исполнении Андрея Бурковского буквальный двойник бутусовского антрополога Бенуа.
Однако естественнее все же сравнить этот «Бег» с той «Белой гвардией» самого Женовача, с памятным спектаклем 15-летней давности. Тем более что режиссер и сценограф Александр Боровский на это сравнение буквально напрашиваются. В «Белой гвардии» дом Турбиных был выстроен на длинном наклонном помосте, как бы съезжая к его нижнему краю. В «Беге» местом действия становится похожий помост, то ли перрон, то ли корабельная палуба. Только накренится он не сразу, а по ходу действия. На этом (и на участии в обоих спектаклях Михаила Пореченкова и Анатолия Белого) сходство заканчивается.
Вздыбленное пространство и время «Белой гвардии» было населено людьми, которых все объединяло: воспитание, детство, любовь, дружба, привычки и причуды. Здесь рушилась жизнь, но на ее краю герои продолжали петь под гитару, вкусно выпивать водку, спасать отмороженные руки и ноги, переживать личные драмы, совершать бестактности и заглаживать их. Заоконный ужас лишь теснее прижимал их друг к другу.
В нынешнем «Беге» каждого персонажа окружает пустота, не только бытовая, но и человеческая. Позади и впереди у героев черный провал. Сценографическая метафора подчиняет себе пространство: торчащий столб линии электропередачи, гигантский крест, с которого, как паруса с мачты, свисают оборванные провода, превращает помост в погост. Спектакль даже не черно-белый, а почти монохромный: слабо подсвеченные, темные на темном, одетые в униформы тела лежат вповалку, из бесформенной кучи время от времени выпрастываются отдельные фигуры, доносятся реплики. В одной из сцен лежащая куча поднимается и напирает на бредящего Хлудова (Анатолий Белый), буквально как команда зомби из какого-нибудь телевизионного хоррора средней руки.
Не жизненный уклад разрушен, а граница между живыми и мертвыми стерта. «Бег» у Сергея Женовача — парад полумертвых душ, то ли явь, то ли бред. И в этом бреду они одиноки. Будь то компанейский Чарнота (Михаил Пореченков), полупрозрачная Серафима (Яна Гладких), уже упомянутый Голубков (Андрей Бурковский), на сцене их ничего не связывает. О том, какие именно травмы и утраты сводят их с ума, можно только догадываться. Даже Ирина Пегова в роли Люськи, походной жены Чарноты, хоть и темпераментно наскакивает на окружающих, но мало их этим задевает.
Можно гадать, настаивал ли режиссер на этой отдельности или она сама собою выходит у актеров-солистов. Женовач, мастер ансамблевого театра, в последние годы сделал несколько постановок, в которых персонажи едва соприкасаются друг с другом, живя изолированной, монологичной жизнью (последний пример — «Три сестры» в СТИ). «Бег», пьеса с подзаголовком «восемь снов», дает режиссеру право на любую степень абстракции. Показательна сцена тараканьих бегов, та, где обманутый Чарнота окончательно проигрывается, поставив не на того таракана. У Булгакова трагическая метафора упакована в бытовую, водевильно заземленную ситуацию. Женовач подчеркнуто выбирает чисто метафорическое решение: по накренившемуся помосту тараканами ползут все те же безликие зомби в шинелях. Единственная сцена спектакля, где живая материя напоминает о себе — своего рода режиссерская автоцитата. Когда приехавшие в Париж Чарнота и Голубков обыгрывают экс-министра Корзухина (Игорь Верник) в карты, между героями Пореченкова и Верника внезапно и ненадолго вспыхивает целый фейерверк лукавства, азарта, легкости, партнерства. И это мгновенно вызывает в памяти гоголевских «Игроков», один из самых обаятельных спектаклей Сергея Женовача.
В своем первом спектакле на новом месте новый художественный руководитель МХТ свел воедино историю дома, собственные режиссерские линии и сегодняшний день с его тревожной погруженностью в призрачное прошлое. Получилась монументальная картина одиночества и разобщенности, картина переходного времени, неизбежного, но всегда конечного: если не для героев, то для их создателей бег продолжается.