За три с половиной века вся мировая педагогическая наука смогла внести в дидактику Яна Коменского только два принципиальных новшества: запрет на порку розгами двоечников и нарушителей школьной дисциплины и введение обязательного ЕГЭ (и его зарубежных аналогов).
Чешский педагог-гуманист, писатель Ян Коменский
Трехступенчатая система образования — начальная, средняя и высшая школа. Учебный год — с сентября по июнь. Школьные программы по предметам, учебники по каждому из них, методички для учителей с перечислением требуемых навыков и умений учащихся и рекомендуемыми методами их достижения. Школьная дисциплина, расписание занятий, уроки и перемены по звонку. Диктанты, сочинения, контрольные работы. Классные журналы, классные руководители, родительские собрания (включая «поборы» с родителей на школьные нужды). Программы дошкольного воспитания и образования. Внешкольная работа, кружки, образовательные экскурсии, школьные театры…
В это трудно поверить, но все это создано одним человеком в течение одной его жизни, вошло в образовательную практику европейских стран при его жизни, а сегодня служит основой государственных образовательных стандартов во всем мире. Но любой может в этом убедиться, открыв в интернете «Великую дидактику» (Didactica magna), а заодно и «Материнскую школу» Коменского.
Послание свыше
Незадолго до смерти Коменский в письме своему амстердамскому издателю Питеру ван дер Берге признался, какие чувства он испытал, работая над своим первым научным трактатом «Письма к небесам» и его продолжением «Лабиринт мира и рай сердца» (1623):
«…ужас, через который я прошел, и божественное врачевание, божественное солнце, которое пробилось сквозь тьму и разогнало мрак... Никогда в жизни не вкушал я ничего более сладостного, чем тогда».
Страшно молодому пастору Коменскому стало, когда он осознал бесконечность «лабиринта мира», по которому «мудрецы катают Сизифовы камни», пока «мир по-прежнему кружится в своей безумной пляске». А радостно стало от озарения, что именно ему свыше ниспослан способ вывести людское стадо из лабиринта невежества, агрессивности и несправедливости окружающего мира.
Если опустить высокопарность, присущую стилистике литературной латыни XVII века, то молодому пастору пришла в голову мысль создать путеводитель по «мировому лабиринту» в виде энциклопедии всех современных ему знаний, где они были бы разложены по полочкам в удобном для знакомства с ними порядке.
Доброполезная наука
Мысль была не оригинальная: за две тысячи лет до пастора Коменского такая же мысль пришла в голову Аристотелю и была им настолько успешно реализована, что «Аристотелев корпус» (сборник его основных трудов) оставался главным путеводителем по «мировому лабиринту» и во времена Коменского.
За две тысячи лет Аристотель немного устарел, особенно в области естественных наук, но главное — христианских иерархов, которые тогда строго контролировали европейскую науку и образование, вплоть до сожжения на костре чересчур возомнивших о себе ученых и педагогов, раздражало «язычество» Аристотеля. Заменой ему могла бы стать озарившая Коменского идея «пансофии», в дословном переводе — «всезнания», или «всеобщей мудрости», на современном языке — энциклопедизма.
Практическим результатом идеи Коменского, как он писал, «могла бы составиться некоторая прекраснейшая и доброполезная Энциклопедия (или Пансофиола)», читая которую, люди «обычно различающие вещи с внешней стороны… привыкли бы обращать внимание на то, чем является каждая вещь по своей сущности».
Обстоятельства жизни не позволили ему продвинуться на пути к реализации этой идеи дальше, чем написание манифеста пансофии, по сути, протокола о намерениях под названием «Достопочтенного, славнейшего мужа Иоанна Амоса Коменского Предвестник всеобщей мудрости». Но и его было достаточно.
После публикации «Предвестника» в Оксфорде, а затем его переиздания в Лондоне, Париже и Амстердаме европейское научное сообщество приняло и полностью одобрило энциклопедический замысел Коменского. Против был один Декарт, увидевший в нем «примесь теологии», но Декарт был известным еретиком, он давно бегал от Бастилии по заграницам.
Энциклопедический план Коменского заинтересовал интеллектуалов, близких к английскому парламенту, и престарелого кардинала Ришелье. В Англию Коменский даже ненадолго съездил, но там начались беспорядки, переросшие в революцию, в результате которой королю отрубили голову. Ришелье тем временем умер, и его приглашение Коменскому приехать во Францию утратило актуальность. Век спустя там появились собственные энциклопедисты, их доброполезная просветительская деятельность, как известно, закончилась тем, что во Франции отрубили голову не только королю, но и королеве.
В целом же отношение высшего эшелона европейских политиков к пансофии Коменского иллюстрирует его диалог с канцлером Оксеншерной, фактическим правителем Швеции в течение почти всей первой половины XVII века: «Я читал “Предвестника” твоей всеобщей мудрости. Мне кажется, что ты веришь в какой-то просвещенный, благочестивый, миролюбивый и, как говорят, золотой век. Это так?» — «Да, так, ясновельможный господин, верую».— «Умоляю тебя как человека ученого и богослова, скажи мне, ты говоришь серьезно или шутишь?»
Школа для Робинзона
Времена сеньоров и вассалов ушли в прошлое, новая эпоха — Новое время — нуждалась в элите из государственных служащих и бизнесменов, хорошо образованных и креативных, как сказали бы сейчас. Наиболее прогрессивная тогда в Европе система образования, разработанная веком раньше в Ордене иезуитов («педагогика иезуитов»), не справлялась с задачей.
Претензии к ней, пожалуй, лучше других сформулировал тот же Оксеншерна: «Я наблюдал уже с первых лет своей жизни, что метод, принятый в школах, есть что-то насильственное, неестественное, однако в чем причина и каким способом ее можно устранить, я не понимал… И в каких только академиях мне не случалось побывать, везде я обсуждал с учеными этот вопрос, но никто не мог рассеять мои сомнения».
Задним числом философам легко рассуждать, что ненасильственную педагогику для нового человека Нового времени могла породить только Реформация, которая, собственно, и породила этого нового человека. Робинзона Крузо, как коротко определил его суть Дмитрий Мережковский.
«Духовные дети Кальвина, проходя по всему лицу земли, с Библией и заступом в руках, завоюют весь мир, и это завоевание будет выше, бессмертнее всех побед Александра, Цезаря и Наполеона…
Эти люди в воде не тонут, в огне не горят. Выкинутые кораблекрушением на пустынный берег или блуждая в непроходимых чащах лесных Нового Света, так же спокойны они и радостны, как младенец на руках у матери»,— писал Мережковский.
Неудивительно, что отцом новой педагогики стал кальвинист по духу Ян Амос Коменский, пастор, а потом епископ Чешскобратской церкви. Ему было 56 лет, когда в Европе закончилась Тридцатилетняя война и в отношении кальвинистов законодательно был отменен принцип cujus regio, ejus religio («чья власть, того и вера»). Или, проще говоря, в Европе перестали убивать за кальвинизм.
К этому времени для Коменского были уже позади все основные педагогические труды и практическая их реализация в его авторских школах в Польше, Германии, Венгрии, Швеции. Все это Коменский сделал, пока кальвинистов еще убивали. Но лично с ним имели дело и католики, и лютеране, находя для этого порой анекдотические оправдания.
Когда, по словам Оксеншерны, «для преобразования школ всего Шведского королевства регенты королевства (ибо королева Кристина еще не приняла правления) избрали Я. А. Коменского, с этим согласился и епископ, потому что Коменский, мол, не кальвинист, а гусит». Разумеется, пастор Чешскобратской церкви Коменский был гуситом, его церковь проповедала учение своего основателя Яна Гуса, которого даже лютеране (каковыми были шведы и их епископ) считали еретиком почище Кальвина, не говоря о католиках, которые сожгли Гуса на костре.
Авторитет всеевропейски известного педагога и ученого не только охранял Коменского, но и приносил ему массу хлопот, отнимая время и от педагогики, которой он зарабатывал на хлеб, и от идеи фикс его жизни — пансофии. Он был удобной фигурой для межконфессиональных и межденоминационных переговоров, которые в виде теологических диспутов шли в разных концах Европы все годы Тридцатилетней войны.
В «Автобиографии» Коменский часто жалуется, что связанные с этим частые разъезды по Европе были невыносимы из-за любопытства к нему местных монархов и князей. Его догоняли вооруженные слуги и приглашали нанести визит своему господину или госпоже, которым было наплевать на его веру, но педагогические методы крайне интересовали. Обычно следовало предложение организовать школу для недорослей-наследников, подкрепленное кошельком с дукатами, талерами, марками. Отказаться так, чтобы обиженные хозяева случайно не вспомнили, что он гусит, было верхом педагогического искусства Коменского.
Портрет кисти Рембрандта
Европейскую известность Коменскому принесла не его дидактика, а всего одна книга, первый же написанный им учебник по главному предмету для школьников того времени — латинскому языку. Латынь была языком церкви, межгосударственного дипломатического, культурного, научного общения, на латыни преподавали в университетах.
«Когда император Фердинанд — второй из носивших это имя — изгнал проповедников евангелических церквей изо всей Чехии и Моравии… меня вместе с многими другими занесло в Лешно, в Польшу, где мне пришлось заниматься школьным делом,— вспоминал Коменский. — И видя, что весь латинский язык вместе с совокупным познанием всех вещей можно заключить в небольшую книжку, я попытался это сделать… Над этой книгой я работал в свободные часы и почти три года провел в единственной и тайной надежде, что, если Бог будет милостив и вернет нас нашей родине, у нас под рукой будут пособия, при помощи которых можно скорее восполнить ущерб, нанесенный школе и юношеству».
Учебник Коменский назвал «Дверь языков открытая». Учебник был необычным, по сути, это была краткая иллюстрированная энциклопедия окружающего мира для детей, миниатюрная копия его пансофии. В том же 1632 году «Дверь языков» перевели с чешского на немецкий и польский и в течение нескольких лет на все основные европейские языки. Позднее — на турецкий, арабский и персидский. «Такой успех был для меня совершенно неожиданным, даже во сне не мог присниться»,— едва ли пастор Коменский кривил душой, записывая эти слова в свой дневник.
Дальше жизнь Коменского развивалась по принципу «назвался груздем, полезай в кузов». За первым учебником последовали другие, в том числе по астрономии, физике, латинский букварь для первоклашек, руководство для семейного воспитания и образования «Материнская школа», дидактические труды…
В конце жизни Коменский как бы признался сам себе, что сумел найти путь только из одного из лабиринтов мира. Амстердамское издание его «Полного собрания дидактических трудов» содержит эссе под названием «Выход из школьных лабиринтов на простор, или Дидактическая машина, в соответствии с механическим методом построенная для того, чтобы впредь не застревать на одном месте в делах преподавания и изучения, но продвигаться вперед».
На родину, в Моравию, Коменский так и не смог вернуться, последние годы он прожил в Голландии, единственной в то время европейской стране с полной свободой вероисповедания. Там в еврейском квартале Амстердама он заказал свой портрет такому же пожилому, как он, с трудом сводящему концы с концами художнику по фамилии Рембрандт. Сейчас этот портрет висит в Галерее Уффици во Флоренции.