В Русском музее открылась выставка "Две войны", на которой представлены фотографии Сергея Шиманского и Асмуса Реммера. В 1941-1945 годах они находились по разные стороны фронта, но, по мнению организаторов выставки, оставили в равной степени нетривиальные образы второй мировой войны.
Уравновесить фотографии, сделанные в 1942-1943 годах в Калининской области "немецко-фашистским оккупантом", с работами спецкора Министерства ВМФ СССР в блокадном Ленинграде — петербургское ноу-хау. И "фрицу" не слишком много чести оказали, и своего вспомнили — и вообще, создали музейный аналог перестроечным примирительным встречам ветеранов, ихних и наших. В Москве была персональная выставка Реммера, и его благостные жанровые сценки и тщательно выстроенные пейзажи, да еще и цветные, да еще и подписанные аккуратным готическим шрифтом, шокировали. Не столько прошлым их автора, сколько несоответствием стереотипу "неизвестной войны".
В массовом сознании "неизвестная война" — это некие скрывавшиеся пропагандой ужасы. А тут — васнецовская радуга висит над сборщиками урожая в деревне Воробьева Гора, мальчишки на завалинке радостно лыбятся в объектив, девки в ярких старообразных нарядах празднуют Троицу, на снегу лежат синеватые тени, солдаты вермахта дивятся церкви, построенной без единого гвоздя. Одним словом, как называется одна из работ Реммера, "русские поят наших лошадей".
Благостен и Ленинград Шимановского: ни трупов в сугробах, ни саночек с мертвецами, ни шатающихся от голода людей-призраков, ни даже вопиющих следов бомбежек. Надолбы с колючей проволокой и зашитые в деревянные ящики сфинксы — не знаки войны, а линии и объемы, меняющие абрис города. Шимановский, как и Реммер, почти благодарен войне за то, что она дала возможность снять прекрасный стеклянной, безмолвной красотой город, где нет назойливых людей, а следы на снегу изумляют: кто смеет ходить по этому мертвому царству? Да и Ахматова говорила, что никогда город не был так прекрасен, как в блокаду.
Но сходство между двумя фотографами мнимое. Самые нейтральные работы Реммера наполнены неким благоговейным страхом перед деревьями, ручьями, бабами, детьми, перед их внешним дружелюбием и патриархальностью. Судя по всему, Реммер любил Льва Толстого. Недаром фотография с тянущейся немецкой колонной названа "Как в 1812 году". Он не верит внешнему спокойствию, помнит и про "дубину народной войны", и про то, что русские "медленно запрягают". Само свое присутствие в России ощущает как нарушение естественного порядка вещей. Самая выразительная фотография — "Русские наблюдают за нашим отступлением". В ней целая философия типа "мы все сгинем, а эта загадочная страна останется".
Загадка же Шимановского разрешается благодаря тому, что его блокадные фото дополнены другими, в том числе мирными. И становится очевидным, что он блестяще умел создать фотоаналог соцреалистической живописи: мускулистые краснофлотцы с веслами наперевес, адмирал Головко в профиль на фоне бурного моря, жанрово-фронтовая сценка с разухабистым названием "Патроны давай!". Человек, который умел так стилизовать реальность под живописные суррогаты, и Ленинград увидел таким, каким он должен был быть с официальной точки зрения: никаких тебе ужасов, только суровая готовность победить. Так что название не обманывает: представлены действительно две войны. Не потому, что форма на фотографах была разная, а потому, что один видел в войне нарушение естественного хода вещей, а другой знал, что любое "нарушение" можно исправить правильным взглядом на вещи.
МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ