Люк Тёйманс рассказал Марии Сидельниковой о своей выставке, каннибализме и популизме.
Фото: AFP
— Вы настаиваете, что это не ретроспектива. Почему?
— Не люблю хронологию, да и показывать свои хрестоматийные работы не хотелось. На выставке нет ни портрета бельгийского короля Бодуэна, ни Кондолизы Райс. Зато много менее очевидных, менее узнаваемых картин — здесь только живопись, и это важно,— в которых все, над чем я работал более сорока лет. Нет ни рисунков, ни фильмов. И никаких аннотаций на стене. Не переношу толкований рядом с картиной.
— Но смотреть ваши картины и смотреть их, читая брошюру с аннотациями,— это оказаться на двух разных выставках…
— И у людей есть выбор — читать или нет. Весь смысл здесь, но он спрятан. И это важно, потому что мы живем в эпоху социальных сетей и уже не знаем, что правда, а что фейк. Но к картинке надо относиться с недоверием — я это давно говорю. С идеей фальсификаций я начал работать много лет назад, когда еще студентом что-то такое рисовал.
— И с тех пор вырисовываются не слишком радужные картины?
— Так и есть. Символично, что выставка проходит в Венеции — богатом, пышном, лощеном городе, который постепенно уходит под воду. И время страшное. Европе сегодня не позавидуешь, ее положение печально. Вокруг происходят события, в которые отказываешься верить. Хорошо помню, как я проснулся в Лондоне в день референдума по «Брекситу». По телевизору выступал этот клоун Найджел Фарадж. И уже было очевидно, что следующий шаг — победа Трампа в США. Тенденция всюду одна: против истеблишмента, против интеллектуализма. Популизм затуманил людям мозг, они готовы верить в любую политическую чушь. Люди глупеют, очень быстро все забывают. И моя выставка о памяти.
— А зачем вам помнить о японском некрофиле и каннибале Сагаве?
— Я случайно увидел о нем документальные фильмы. Японский студент Сорбонны убивает и съедает свою однокурсницу. Французы его экстрадировали, так как совершенно не понимали, что с ним делать. Но у него очень богатая и влиятельная семья, поэтому в Японии и года не прошло, как он вышел на свободу. Он до сих пор жив и даже выступает с какими-то лекциями.
Идея каннибализма — это что-то очень ужасное, но очень распространенное. Есть разные формы жестокости. Я не показываю человека, который ест. Я показываю ужас до и после, но никогда в действии. И это гораздо более ужасающе. Жестокость вообще производит больше картинок и картин, чем счастье.
— В галерее страшных персонажей и ваш автопортрет.
— Это не очень удачный снимок, который сделала на свой айфон моя жена. А я его написал. Но если хотите сравнений, то я — это две канарейки напротив. Яркие чучела, в них нет ничего настоящего. Птицы всегда вызывают у меня не самые приятные чувства.
— А как вы считаете, какие чувства вызывают ваши картины?
— Мои картины — это некая констатация. Ненавижу эзотерику и преклонение перед искусством. Ротко объяснял, что перед его картинами люди должны плакать, но это же полный бред. Я из страны, даже из маленького региона, который славится своим реализмом. На нас много раз нападали, в том числе и испанцы, и у нас не было времени на поэзию, на романтику. Наш регион производит реализм: лучший в Европе реалист ван Дейк — из Антверпена.
— Что вас больше увлекает — писать картину или обдумывать ее?
— Писать. Я много думаю перед тем, как начать, но в момент, когда работаю, не думаю совсем. Все мысли уходят в руки. Сегодня я пишу залпом: создаю картину за 14 часов.