выставка абстракция
В "Новом Манеже" открылась выставка произведений Эусебио Семпере (1923-1985), одного из главных мастеров испанской абстрактной живописи второй половины ХХ века, приуроченная к визиту в Москву испанского принца Фелипе. СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ с удивлением обнаружил в современной живописи принципы барокко.
Биография Эусебио Семпере малоудивительна для европейского художника его времени. Малоинтересная учеба на родине, чудом выигранная стипендия на учебу в Париже, долгие десять лет упоения тамошней художественной жизнью, общение с мэтрами и мучительный переход от привычек фигуративной живописи к абстракции. Уникальные черты этого пути содержатся даже не столько в личности художника, сколько в его физическом недостатке: Семпере с детства страдал нарушением бинокулярного зрения (проще говоря, косоглазием), что на его живописи отразилось самым радикальным образом. Он не воспринимал объемность предметов так, как воспринимаем ее мы, поэтому общепринятые законы перспективы и светотени для него были не более чем теоретической условностью.
В общем, неудивительно, что, когда Семпере с душевными терзаниями превращал себя в абстракциониста (по его словам, он плакал ночами, думая о том, что никогда больше не будет изображать прелестные сады Латинского квартала в цвету), эта трансформация ощущалась им как возможность чистого игрового эксперимента с линией, плоскостью, объемом — эксперимента тем более занимательного, что для Семпере он был совершенно умозрительным. Художник как бы заново открывает, и даже с некоторым удивлением, возможности линейного штриха в том виде, в каком он стал доступен европейскому искусству с изобретением офортной гравюры. Аккуратные поверхности из частых тонких линий, накладываясь и переплетаясь, отрабатывают, кажется, все возможные способы передачи светотени и объема, но только при этом они не имеют никакой в строгом смысле изобразительной цели. И это немного странно. Само чувство штриха, методичность вычерчивания тысяч линий под разными углами вызывают скорее ощущение старомодности и традиционности; как будто некий начинающий гравер XVII столетия тратит свободные часы на изучение техники.
Как ни удивительно, при ближайшем рассмотрении у испанского модерниста вообще немало общего с традициями барочного искусства. Казалось бы, совершенно невозможная вещь: человек, на которого, по его признанию, наибольшее влияние оказало знакомство с творчеством Пита Мондриана (а еще, как можно предположить, его сильно впечатлил Кандинский, а впоследствии и Вазарели),— и вдруг барокко. Случайные посетители выставки, услышав словосочетание "абстрактное искусство", явно представляют себе нечто беспорядочное и, видимо, торопливо сделанное — судя по тому, что столкновение с шедевром терпеливости, какой представляют собой работы Семпере, вызывает на лицах выражение полного изумления. "Графичные", штриховые произведения (особенно ранние, конца 1950-х) — труд почти ювелирный: аккуратно вычерчивать рейсфедером на окрашенном картоне мириады линий, периодически их утолщая или утончая, вряд ли можно без чисто механической усидчивости. Но дело даже не в усидчивости и кропотливости; терпеливый, но по определению игровой труд по запечатлению бесконечной вариативности мира выглядит чем-то сродни духу барокко.
Для человека с пороком зрения естественно ощупывать пределы этого дефекта и уже по ту сторону этих пределов предъявлять нормальному, "здоровому" зрению доказательства его небезошибочности. Именно поэтому, вдоволь поработав с магией штриха, художник со всей силы ударился в создание оптико-геометрических иллюзий (в просторечии оп-арта), которые-то и составили ему наибольшую известность. Это геометрические композиции из линий и полукругов, окрашенных в разные цвета и своим переплетением вызывающих в обманутом глазе почти галлюцинаторное мельтешение; дальнейший шаг — создание теми же средствами обманных объемов, а затем и объемных композиций, где четкие линеарные структуры, накладываясь друг на друга, вдруг создают дополнительные эффекты типа муаровых разводов, меняющихся по мере передвижения зрителя. На уровне фигуративности с барокко тут, конечно, мало общего. Но пафос той эпохи, подарившей человечеству виртуальные игрища театральных декораций и расписных плафонов, на самом деле не был для Семпере чем-то далеким. Тогда искусство старалось дать человеку с удовольствием осознать тщету земного зрения, которое все воспринимает "как бы через тусклое стекло" и потому так легко обманывается; человек, для которого это метафизическое рассуждение оборачивалось собственной вполне реальной ущербностью, преподносить своему зрителю иной урок просто не мог.