премьера опера
Театр "Геликон-опера" показал первую в России постановку оперы Леоша Яначека "Средство Макропулоса". Все в этой премьере обещало сенсационность. Позорно неизвестный у нас, но с успехом ставящийся по всему миру композитор. Чешский язык, честно освоенный солистами. Смелая художественная концепция. И наконец, появление Геннадия Рождественского за дирижерским пультом. СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ нашел, что для "Средства" все средства оказались хороши.
Пьеса Карела Чапека, ставшая основой либретто "Средства Макропулоса", произведение довольно причудливое — смесь готического романа и декадентской драмы. Смесь, для 1920-х показавшаяся бы старомодной, если бы не то обстоятельство, что действие пьесы разыгрывается в Праге того времени — городе, еще слишком хорошо помнящем Кафку и Майринка. Кстати, отсыл к майринковскому "Ангелу западного окна" в опере заявлен почти буквально: все действие вертится вокруг таинственного эликсира долголетия, придуманного Иеронимом Макропулосом, придворным лекарем императора Рудольфа II. Главная героиня — зловещая примадонна Эмилия Марти — в один момент показывается в наряде королевы Елизаветы I. Да и душная атмосфера оперы с роковыми влюбленностями, мистическими прозрениями, таинственными запечатанными конвертами и разлитым в воздухе ожиданием чего-то нехорошего как нельзя лучше соответствует настроению прозы Майринка.
У Яначека, правда, главное не "внутренняя алхимия" человеческого преображения; у него все более незатейливо. Хотя Эмилия Марти и оказывается полумистическим персонажем — дочерью того самого медика Макропулоса, выпившей эликсир и мирно прожившей 300 с гаком лет под разными именами, урок ее судьбы (и, значит, всей оперы в целом) довольно очевиден. Не заполучив очередной дозы препарата, позволившей бы ей промаяться еще три столетия, она умирает со словами о том, что только простым смертным понятно земное счастье, а вот в ней-то душа уже сгинула. Так что богемские аристократы, которых долголетняя женщина-вамп соблазняла поколение за поколением, могут вздохнуть свободно.
Этой моралистической наглядности соответствует и музыка, очень доступная, передающая необходимую взвинченность довольно формальным нагнетанием оркестрового буйства: тут уж, хочешь не хочешь, не забудется, что все это романтическо-мистериальное действо разыгрывается не где-нибудь, а в сытой и приземленной среде пражских обывателей 20-х годов. Видимо, от этой игры противоречий пытались оттолкнуться и режиссер Дмитрий Бертман, и авторы художественной концепции спектакля Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева. Сцена загорожена эдаким слоем папье-маше из многочисленных бумажек, в котором прорезано множество силуэтов — то в цилиндрах, то в шляпах с перьями. "Посюсторонние" герои общаются в первом ярусе, входя и выходя через прорезные силуэты; а сверху сидят на стульчиках персонажи потусторонние: густо набеленный миманс, дотошно выряженный в газово-белые костюмы разных эпох,— видимо, тени прошлых жертв пани Макропулос. Эти белесые персонажи, изредка печально крутясь на стульях, созерцают то юридические распри, то драматичные объяснения вампирши с ее поклонниками, а то и машиниста сцены, лапающего в интермедии уборщицу. Только в конце оперы они проходят вереницей через сцену, принимая в свои объятия умирающую примадонну.
Исполнители дали себе труд разучить чешский текст своих партий и озаботились актерской игрой. Не у всех, правда, эта забота привела к совершенно органическим результатам. Скажем, Наталья Загоринская в роли Эмилии Марти была просто обворожительно хороша, ни разу не перейдя грозившую ей грань между экспрессивным вокалом и криком, что, впрочем, едва ли не заслуга маэстро Рождественского, которому собственная зачарованность музыкой Яначека все-таки не позволила слишком распустить грубоватый оркестр театра. Не меньшей удачей оказался Дмитрий Скориков (адвокат Коленатый) — густоголосый, ироничный, вальяжный. Невыразительный и малоподвижный тенор Владимира Болотина (Грегор) от вживания в роль разоряющегося влюбленного аристократа загорался даже обаятельным блеском. Были, правда, на этом пути и проколы: Сергею Яковлеву (Прус) одна из главных партий оперы удалась до обидного слабо, и однообразная сценическая манера (демонически посверкивать глазами да потряхивать пергидролевым зачесом) эту слабину задекорировать не смогла.
Несмотря на издержки экспериментаторства и неистребимую гламурность постановки, первое появление Яначека в российском оперном репертуаре композитора не скомпрометировало. Главное — пламенная одержимость философической моралью — не только более или менее складно высказано, но и держит зрителя во всамделишном напряжении в течение всех трех действий до тех пор, пока в финале вся груда бумаги на сцене не занимается (частью понарошку, а частью и на самом деле) пламенем, заполняя тесноту театра запахом горелой бумаги.