Тридцать пять тысяч одних курьезов

"Ревизор" в постановке Маттиаса Лангхоффа

Чеховский фестиваль театр


Бессмертную комедию Гоголя в Москву привез Генуэзский драматический театр. Чеховский фестиваль таким образом закрыл еще один пробел в театральном образовании публики: это первый спектакль знаменитого режиссера Маттиаса Лангхоффа, показанный в России (интервью с ним см. в Ъ от 24 июня). Спектакль, сегодня вечером в третий и последний раз играющийся на сцене Театра Российской армии, изучал РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
       Если бы на Чеховском фестивале существовал приз за самую навороченную и хитроумно устроенную декорацию, то его можно было бы уже сейчас смело отдавать режиссеру и сценографу Маттиасу Лангхоффу. Через полминуты после начала спектакля (а начался он не с той фразы, о которой вы все сразу подумали, а с признания Городничего, что ему снились две большие крысы), тяжело заскрипел поворотный механизм, и на сценическом круге под невозможно заигранную на русской сцене, но тем не менее гениальную музыку Шнитке к "Ревизской сказке" завертелась огромная конструкция, состоящая из немыслимого количества стен, дверей, коридоров, лестниц и лесенок, закутков и комнаток; некоторые из них к тому же могут вращаться вокруг своей оси. Вся эта груда кривой и косой бутафории, в которой нет ни одной горизонтальной плоскости, спиралью внешнего пандуса стянута в усеченный конус и потому немедленно напоминает о знаменитой башне III Интернационала Татлина. Сразу надо размышлять, к чему бы это и как режиссер свяжет Гоголя с революционным футуризмом.
       Между тем на авансцене персонажи, одетые в духе 60-х или 70-х годов прошлого века, ловко уплетают спагетти. Начало генуэзского "Ревизора" происходит в какой-то замызганной итальянской забегаловке, где толстая баба-подавальщица укладывает по ящикам рыбу. Уездное чиновничество напоминает сходку какой-то ну очень мелкой мафии. Поначалу "итальянский" витальный темперамент прет изо всех щелей спектакля, но постепенно черты национального колорита стираются, а потом если и проступают, то не главным мотивом, а лишь поводом для отдельных шуток. В целом же Лангхофф все-таки тянет Гоголя назад, в Россию. Правда, самым действенным способом для этого становятся песенные интермедии, исполняемые на русском языке, не только между действиями, но и прямо посреди. Бедные итальянцы — каково же им давалось заучивать фокстрот "С утра побрился...", романс "Он говорил мне: будь ты моею", советский шлягер "Как много девушек хороших" (исполняет Хлестаков) и протяжно-народную "Славное море, священный Байкал" (соло Городничего). Усилия, однако, не прошли даром и были щедро вознаграждены: московские зрители, естественно, тают и каждую песню встречают бурными аплодисментами.
       Действие пьесы идет своим чередом, а режиссер-сценограф продолжает намекать на глобальность своего замысла. Позади татлинской башни на полукруглом заднике-горизонте фрагментами показывается фреска Микеланджело "Страшный суд". В последнем действии она открывается целиком, но и кусочков достаточно, чтобы фантазия зрителя опять заработала. Вот, понимаешь тут, к чему клонит режиссер — к глобальному конфликту еретической утопии модернизма и гармонии вечной классики. И как не увидеть в сценографии Лангхоффа метафору России: это беспорядочная, неустроенная, мощная глыба, плененная своими глобальными фантазиями, но живущая в предощущении всеобщей расплаты за грехи. Что ж, вполне подходящая для Гоголя задумка. (Кстати, этот замысел особенно выгодно мог мы прозвучать в здании Театра армии.) Оставалось только дождаться, когда идеи философа-сценографа Лангхоффа проявятся в работе режиссера Лангхоффа с актерами и вместе они поднимут "Ревизора" из Генуи на уровень мощного высказывания.
       Но одно в другом почти никак не проявлялось. Забавный спектакль, сыгранный хорошими итальянскими актерами, можно было легко представить себе в каких-нибудь обычных, бытовых выгородках. Нет, конечно, пространственные возможности "башни" были использованы для комических эффектов на полную катушку: пробежки туда-сюда и перебросы действия из одного помещения в другое очень разнообразили спектакль; Марья Антоновна заставала совокупляющегося с ее матерью Хлестакова в сортире; унтер-офицерская вдова лезла к мнимому ревизору через перила, минуя запертые двери, и т. д. Если итожить первую встречу с Маттиасом Лангхоффом критическим диагнозом, то следует сказать, что Чеховский фестиваль представил нам хорошего европейского режиссера, мастера большой театральной формы. Мастера, который для "Ревизора" выбрал все-таки достаточно расхожий, беспроигрышный ход — придумывать гэги, подкладывать под реплики всякие неожиданные шутки, досочинять ситуации, разворачивать проходные эпизоды, вроде прихода депутации купцов к Хлестакову, в большие занятные сцены, etc. Напридумано режиссером много всего (спектакль идет четыре часа), сыграно все очень качественно, и терпеливый зритель получит очевидное, полноценное театральное удовольствие.
       Теплится, правда, надежда на финал: а вдруг там произойдет нечто решающее? Но происходит опять просто нечто забавное, даже с уклоном в политическую вампуку. Настоящий ревизор сам является в дом к Городничему в сопровождении тех самых огромных крыс, с которых все начиналось. Лысоватое "инкогнито" в строгом костюме производит настоящий фурор, но не вершит Страшный суд, а, напротив, одаривает чиновников орденами, и они, в свою очередь, исполняют последний вокальный номер — "Сталин, наше знамя боевое...". Один из зрителей, спускаясь по лестнице, беззлобно рассмеялся: "Опять русских опустили". Но ведь господин Лангхофф наверняка имел в виду что-то более изощренное — скорее всего, ту самую модную идею, что тоталитаризм вылез из недр авангарда.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...