«Как будто идешь по паутине»

Хореограф, режиссер, танцовщица, актриса, телеведущая, педагог Алла Сигалова рассказала Наталье Витвицкой о недавних и будущих постановках, об учениках и о русской хореографии.

— Алла Михайловна, как относиться к тому, что лучшие люди, которых сейчас называют или потом назовут национальным достоянием, уезжают из страны? С чем это связано, на ваш взгляд?

— Наверное, с возможностями, перспективами. Хотя нет. Все зависит от самого человека. Мой сын учится в Бостоне. Он говорит, что очень многие русские, учившиеся в Америке, уезжают обратно, в Россию. И причину называют ту же самую — перспективы, возможности. Я убеждена, человек хочет пройти свой собственный путь и может это сделать на любой территории.

— Как относятся западные люди к русским, к русской культуре?

— Люди, занимающиеся искусством, интересующиеся искусством, не различают, из какой ты страны. Они свободны относиться к личности как к личности и ценить человека прежде всего за личные качества, а не за принадлежность к статусу, классу, регалиям и тем более национальности.

— Как вы оцениваете культурную политику в России?

— Когда меня об этом спрашивают, мне очень трудно ответить, потому что в этой стране моим поколением пройден уже очень большой путь. И всегда было что-то не так. Всегда нам кажется, что все хуже некуда. При этом мы уже так адаптированы к сложностям, к нелепостям, что вполне можем их не замечать. Мне кажется, что самое главное — заниматься своим делом честно, вскапывать свою грядку и обязательно включать юмор. С юмором надо относиться ко многому, потому что все эти чиновники... Боже мой, сколько я их видела, этих министров культуры, этих заместителей, мама моя дорогая! Это все проходит. С чем сравнить? Стоишь на перроне, и поезд едет, и только мелькают окна зажженные. А есть вещи, которые останутся неизменными — Товстоногов, Плисецкая, Уланова.

— Вас часто называют сильной, волевой женщиной, которая все спектакли ставит про преодоление. Себя, обстоятельств, времени и т. д. Вы согласны?

Понимаете, в чем дело: в театре ты должна повести за собой огромное количество людей.

Это не только артисты, это художники по костюмам, монтировщики, осветители, люди, которые просто сцену убирают. Они должны быть захвачены в поле твоей энергии. А энергия — это воля. Поэтому, когда обо мне говорят как о сильном человеке, я смеюсь. У меня просто такая профессия. А вообще-то я совсем не такая.

— Ваши ученики знают, что нельзя говорить вам: «Мне больно, я не буду, не хочу, я устал». Давайте представим, что скажут. Что будет?

— Они знают, что нельзя так говорить. И никогда не скажут. Но я же все, что с каждым из них происходит, вижу. В зависимости от их индивидуальности, от той минуты, которую мы проживаем вместе, я могу и отпустить, и накормить, и спать уложить, а могу и всыпать за эту фразу. Режиссер — это манипулятор, экстрасенс, как хотите называйте. Но всегда это человек, который заставляет других делать то и так, как хочет он.

— Вы педагог с огромным стажем и незыблемым авторитетом. На чем зиждется ваша педагогическая система?

— Меня часто просят написать на эту тему книгу. В данный момент это невозможно, потому как вся моя педагогика зиждется на интуиции. Вообще профессия театрального режиссера и педагога — это прежде всего интуиция. Ты должен быть погружен в каждого из людей, с которым работаешь, должен абсолютно в них находиться, понимать, что с этим человеком происходит, как взаимодействовать с его сиюминутным состоянием. Ты как будто идешь по паутине, на ней балансируешь. Люди — это нежнейшие существа.

— Можете сказать, какая черта объединяет ваших учеников?

— Желание работать в театре и амбиции. Для актеров амбиции — это дело хорошее, как мне кажется. Может, я не права. Они должны быть амбициозны, они же все время находятся в соревновании. Это очень тяжело. Но что делать, это их выбор. Те, которые не выдерживают, уходят.

— Это так. В российском театре, особенно московском, много перемен. Происходит смена руководства во многих ведущих театрах. В связи с этим очень много слухов.

— Я могу говорить только про два театра, в которых работаю. Сергей Васильевич Женовач — я его знаю с поступления в ГИТИС. Он учился на том курсе, на котором я преподавала танец. И поскольку я так давно знаю этого человека, мне кажется, что знаю я его очень хорошо. Это тонкий, интеллигентный, ранимый и в то же время очень принципиальный и жесткий человек. Говорить о нем как о большом режиссере бессмысленно, потому что все уже об этом сказано. Сергей Васильевич — человек, для которого главное в жизни — это театр, и ничего кроме театра у него нет, так было всегда. Я очень надеюсь и очень хочу, чтобы Сергей Васильевич был здоров, чтобы у него были резервы для того, чтобы сделать все, что он задумал. А задумал он много хорошего.

Вова, Владимир Машков. Ну, это электростанция. Мы давно дружим. Многие его не понимают и смущаются, пишут какие-то глупости, что он слишком активный. Но это его природа, природа его темперамента. Когда он рядом — это же какое-то чудо, как он меняется, как теплеют, как меняются его глаза. Я за ним наблюдаю как за явлением природы. И обожаю! Просто обожаю и принимаю его со всеми его вспышками, взрывами. Во-первых, потому что я такая же, а во-вторых, это замечательные качества актерского организма.

— Спектакль «Катерина Ильвовна» (Театра Табакова), за который вы получили награду правительства Москвы, вы переделывали. Расскажите, пожалуйста, что в нем изменилось?

— Это очень интересная история. Когда мне Владимир Львович сказал: «Давай человек 30 в спектакль введем из колледжа?», моя моментальная реакция была: еще чего, что за глупости! Но потом я передумала: дай-ка я сделаю, что мне говорит Машков. Он просто в десятку выстрелил, потому что одно дело, когда было 20 человек на сцене, другое — 50! И все в красных одеждах — это же бешеная энергия совершенно. Просто браво!

— Это правда, что музыку к этому спектаклю вы искали чуть ли не в экспедициях?

— Я восемь месяцев собирала только архивный фольклор, который добывался в экспедициях. И счастлива, что теперь у меня этот архив есть. К сожалению, такие экспедиции уходят в прошлое. Мы теряем исконность нашего фольклора. Это катастрофа.

— Давайте поговорим о вашей недавней премьере — «Бале» в МХТ им А. П. Чехова.

— Да. Им мы не просто закрыли 2018 год в МХТ, мы закрыли все планы, которые были выстроены Олегом Павловичем. Наш спектакль закрыл эпоху Табакова. Это ужасно звучит, но это так.

— Что вас заставило обратиться к истории? К страшному XX веку?

— Я человек XX века, но прекрасно мимикрирующий в ХХI, благодаря своему необъятному любопытству, своим студентам и своим детям. Но моя жизнь в том, другом веке, была прекрасной. Она была ужасна, безумна, трагична, но и прекрасна. Жизнь богата амплитудой раскачивания маятника существования.

— В России он, наверное, всегда раскачивается.

— У всех по-разному. Кто-то живет бессобытийно, а кто-то живет суперсобытийно, это зависит от человека. Я прожила и проживаю суперсобытийную жизнь, общалась и общаюсь с гениями. К счастью, понимание, что кто-то — гений, ко мне приходит тогда, когда его гением мало кто еще считает и сам он еще юн и наивен.

— И все же, возвращаясь к «Балу». Что вы хотели показать? Это явно не ликбез по истории.

— Мне важны были чувства. Поэтому было так трудно выбрать из огромного количества событий именно те, на которые откликнется большая часть зрителей.

— Вы работали вместе с продюсером Константином Эрнстом. Что это за опыт?

— Вы знаете, я Костю все-таки воспринимаю как друга и собеседника. Он помог театру с финансированием, за что ему, конечно, спасибо. Но самое главное, он был моим собеседником. Мы фантазировали и вспоминали нашу жизнь вместе, и это были прекрасные дни и вечера. Костя — абсолютно гениальный человек, это глыба, человек эпохи Возрождения, со всеми своими страстями, с черными и белыми сторонами. А когда ты общаешься с такими людьми, ты, конечно, сам питаешься, получаешь колоссальное удовольствие от этой мощи.

— После такого спектакля, наверное, трудно было придумать новую мечту. И все-таки что впереди?

— У меня впереди безумие. Во-первых, у меня в феврале был юбилей. Во-вторых, к своему юбилею я написала книгу, и она только что вышла. Я отменила все праздничные, торжественные мероприятия в свою честь, потому что я не хочу официального праздника. Мой праздник — это когда я встречаюсь с прекрасными друзьями или куда-то еду. Праздник по назначенной дате — это глупость. И, наконец, в-третьих, главная моя радость — я начала репетировать спектакль «Моя прекрасная леди» в Театре Табакова.

— Этот спектакль как-то связан с рижской премьерой или это другой спектакль?

— Это совсем другой спектакль, хотя сценографом, как в Риге, я пригласила Гоги Алекси-Месхишвили. Сколько их осталось, легендарных сценографов того поколения? Кочергин, Бархин, Гоги... И для меня важно работать не просто с великим, но с другом. Гоги мой давний друг! Художником по костюмам я позвала Валю Юдашкина. Я знаю точно: Валя все сделает идеально. Настолько чутко работающий человек, настолько профессиональный. И просто очаровательная личность.

— Мы не можем раскрыть тайну и сказать, кто играет?

— Я вам обязательно скажу. У меня будет две героини. Одна Элиза, я очень надеюсь, Аня Чиповская, а вторая — это Даша Антонюк. Они обе мои ученицы, обе прекрасные, прелестные девочки, талантливейшие. Даша кроме всего прочего — победительница «Голоса» на «Первом канале», с фантастическими, богатейшими от природы вокальными данными.

— Это будет мюзикл?

— Музыкальный спектакль.

— Когда говорят о ваших спектаклях, всегда затрудняются определить жанр. Хореографическая драма, пластический театр, музыкально-драматический театр — нетеатралу это вообще непонятно.

— Непонятно. Мне самой непонятно. Драматический театр — это где у актера два средства выразительности на сцене — голос и движение. Я не люблю слово «пластика», потому что я сразу представляю, как кому-то режут лицо. Все думают, хореография — это танец. Это не так. Хореография — это поворот головы, это мимика, это жест, это бытовые движения. Вот этим я и занимаюсь. Мизансценой. Точнее, театром, в котором мизансцена становится главным языком, на котором разговаривают артисты.

— Хореография и балет всегда считались частью национального достояния. Сейчас они теряют позиции и на родине, и в мире. Почему?

— Любой театр должен развиваться, у нас это развитие происходит в минимальной степени, у нас нет свободы самовыражения. Это не зависит ни от образования, ни от культуры, это зависит от ментальности. Я это точно знаю, поскольку я объездила весь мир и пересмотрела все, что только можно пересмотреть.

Балет у нас — это застывшая форма, на уровне классической лексики. Но ведь лексика должна развиваться, как развивается все вокруг. Человек не может разговаривать так, как разговаривали во времена Пушкина.

— Но наш театр сегодня стремится быть европейским.

— Это плохо. Надо быть русским театром прежде всего. Но мы вообще почему-то стесняемся самих себя. У нас гениальная, богатейшая культура. Почему мы все время наряжаемся «под них», разговариваем «под них»? Это неправильно. Я открыта миру, я не сижу в своей скорлупе. И все-таки... Главное — познать и реализовать собственную индивидуальность в пространстве культуры своей страны.

Беседовала Наталья Витвицкая