фестиваль кино
В конкурсной программе Московского кинофестиваля режиссерских имен мирового уровня, как правило, немного: неизбежный Кането Синдо да порой польский классик Кшиштоф Занусси. В этом году Занусси отсутствует, зато с его функцией отлично справился венгерский патриарх Карой Макк, чью картину "Неделя в Пеште и Буде" посмотрела ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
Представляя свое произведение зрителям, Карой Макк обещал, что "фильм будет говорить сам за себя" и после просмотра обсуждать будет уже нечего. Автор слово свое сдержал: его медлительное, задумчивое восточноевропейское кино про старость так же мало нуждается в комментариях, как последние работы Кшиштофа Занусси вроде фильма "Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем". Главное содержание таких картин — ощущение тяжести прожитых лет, количество которых не перешло в новое, более глубокое качество мировосприятия, а вылилось в одну лишь усталость и страх умереть, так и не поняв главного. Тут остается только завидовать не боящемуся смерти самураю Кането Синдо, который стареет бодро, иронично и от фильма к фильму все более убедительно делает вид, что уже понял все самое главное.
"Неделя в Пеште и Буде" тоже не разменивается на мелочи и оперирует ценностями с большой буквы, которыми по стечению обстоятельств пожертвовал процветающий в Швейцарии пожилой венгерский диссидент. Его бессмысленно-благополучное существование нарушает сообщение о тяжелом состоянии его бывшей возлюбленной, умирающей в будапештской больнице. Наврав поджарой англоязычной жене, что едет на деловую встречу, герой отправляется на родину. Прикованная к койке возлюбленная при виде его чуть не отдает концы и переживает очередной сердечный приступ, но справляется и во время следующего визита уже может поддерживать беседу на тему "Так здравствуй, поседевшая любовь моя". Если она — любовь поседевшая, то он — к тому же и посидевшая: в разгар их романа Мария от чистосердечной глупости стукнула на Ивана в венгерское КГБ, что он изучает английский и переписывается с иностранцами. Благодаря интересному устройству венгерских больниц выясняющие отношения герои могут наблюдать сквозь стеклянное окошечко, как в соседней палате врачи безуспешно пытаются реанимировать другую больную. Это вносит дополнительный драматизм в их беседу, заканчивающуюся душераздирающим вопросом: "Почему ты просто не дал мне умереть?"
Разумеется, у героя в Будапеште обнаруживается дочь, о которой он ничего не знал, а теперь знакомится на улице при самых романтических обстоятельствах. Дочка очень быстро берет склочный семейный тон и втягивает родителя в бесконечные разговоры, содержание которых идентично дискуссиям с ее матерью: "Где ты был все это время? Как ты мог?" — "А как ты могла? Почему мне ничего не сказали?" Каждый цикл разговоров заканчивается примирительным распиванием токая и рассказами Ивана о том, каково ему было в тюрьме. Во время одного такого уютного вечера дочка желает окончательно удостовериться, что имеет дело не с проезжим молодцом, и просит его показать родинку под левой лопаткой, к которой она тут же прикладывается губами. Отец несколько смущается, но тоже целует ее аналогичную родинку, после чего девушка с криком "Наконец-то у меня есть папа!" бросается ему на шею. В это время в зале раздается дружный смех зрителей, опознавших классический прием мексиканских телесериалов.
В качестве прослоек между семейными сценами использованы проезды по вечернему Будапешту и штрихи к неприглядному портрету постсоциалистической Венгрии: на улицах стреляют, в баре не принимают кредитки, хамы разъезжают на джипах. С одним таким хамом дружит дочка героя, и их ссора становится одной из сюжетных линий фильма, который автор не знает, чем еще заполнить, кроме такого увлекательного зрелища, как фотографии героев в молодости. Их красивые энергичные лица настолько контрастируют с общей атмосферой утомления и ностальгии, пропитывающей картину, что хочется повторить за Портосом, уважавшим старость, но не в вареном и не в жареном виде: я уважаю старость, но не на киноэкране.