В Тольятти в рамках Международного фестиваля фотографии открылась выставка Джорджа Краузе "Классический взгляд". На работы Краузе за последние 30 лет и на самого знаменитого американского мастера черно-белой фотографии взглянула АЛЯ Ъ-ХАРЧЕНКО.
Из трех главных приглашенных на поволжский фотофестиваль американцев (двумя первыми были арт-директор хьюстонского "Фотофеста" Венди Вотрисс и его президент Фредерик Болдуин) Джордж Краузе вел себя незаметнее всех: в нечеловеческой продолжительности "круглых столах" участия почти не принимал, речей о роли меценатства в развитии культуры не произносил и вообще особенно не высовывался. Даже на открытии собственной ретроспективной выставки понять, что перед тобой сам автор, неосведомленному человеку было тяжело: Краузе позировал камере после продолжительных уговоров, со смущенной улыбкой поправлял бейсболку и был явно рад, когда его наконец оставили в покое.
Дважды стипендиат Гуггенхаймовского музея Джордж Краузе, ставший первым в истории фотографом, получившим грант Фулбрайта, в Америке считается одним из главных специалистов по черно-белой фотографии, получившим звание классика еще при жизни. Выставка фотографа, чьи работы хранятся в собраниях Музея современного искусства в Нью-Йорке и Национальной библиотеке в Париже, в Тольятти называется "Классический взгляд" в основном по этой причине, хотя есть и резоны помельче.
Если понимать классику как отсутствие всяких вольностей, то это явно к Краузе, для которого черно-белая пленка не столько многолетняя привычка, сколько способ убить все лишнее, оставив только строгость и выверенность каждого кадра. Одинаково строгим и каким-то очень целомудренным у Краузе выглядит все — и знаменитая как будто и правда парящая в воздухе обнаженная, взмахивающая шелковым крылом, на фотографии "Свист", и "Медуза" — лежащая в ванне со змеящимися в воде волосами девица, и "Знак вопроса" со сгорбившимся мужиком, озадаченно разглядывающим свой эрегированный член.
Кроме серии "I nudi" на выставке есть избранные работы из цикла "Streets": в Филадельфии самым ярким уличным впечатлением Краузе стал печальный клоун с выбеленным лицом, в Мехико — примостившаяся на жердочках и напоминающая ноты на нотном стане стайка птиц, в Испании — крадущаяся ночью на фоне высвеченной стены фигура в черном балахоне, а в зимнем Нью-Йорке — поросшая кустарником, как будто фантастическими волосами, голова памятника.
Кроме запустения и какого-то чуть ли не из-под рамки фотографии сквозящего одиночества у Краузе есть еще один любимый мотив — смерть. В толковании американского фотографа она предстает не костлявой старухой с косой, а романтическим призраком с венецианского карнавала, кутающейся в темный плащ темной фигурой, немного пугающей, но совсем не отталкивающей. Целая серия у Краузе посвящена отношению смерти и религии: святые изображены страдающими за людские грехи, сами грешники — высовывающимися из печи уже в чистилище.
Самое сильное впечатление производит фотография вроде бы молодой женщины, которая после нескольких секунд рассматривания оказывается не мирно спящей, а мертвой, а тесная комнатка вокруг — обитыми тканью стенками гроба. Натуры особо впечатлительные, к тому же знающие о любви Джорджа Краузе к съемкам на кладбищах, глядя на такое, начинают обычно нервничать. И, разнервничавшись, не успевают заметить, что и святые и грешники у Краузе — искусно загримированные куклы, а со смертью 66-летний фотограф играет так же, как и со своими десятью домашними кошками, а заодно и званием живого классика.